Извините, мужики…
23.02.95
В. Листьеву
Факт убийства.
Изливаюсь желчью
на судьбу, на киллеров, на власть
и пытаюсь покаянной речью
в рай помочь Душе его попасть.
Но в раю Она – не приживется
с теми, кто давно обрел покой,
потому к глазам потухшим жмется,
силясь в них вдохнуть
порыв благой.
Не надо пламенных речей
Не надо пламенных речей,
не надо плачущих свечей -
он нем и глух – уже ничей,
принадлежа всецело богу.
А нам осталось только боль,
сопровождающая роль,
и в подсознании – изволь
торить извечную дорогу
по каменистой целине,
где каждый шаг тяжел вдвойне,
поскольку общий груз – на мне.
А воздух – завистью отравлен.
Не защитят торосы дел,
но ты иди – покуда цел,
хотя оптический прицел
и на тебя уже направлен.
01.03.95 г.
Колокола
Колокола
звонят российской ширью,
разносит ветер звоны их окрест,
они плывут над Волгой и Сибирью,
услышит их и Магадан и Брест.
Над всей страной,
и нынешней и прежней,
разносится грядущий благовест,
и осеняет лоб в надежде
грешный,
целуя свой подзаржавевший крест.
Вещают звоны,
что придет мессия,
возглавит наш всеобщий крестный ход,
Ему
доверит души весь народ,
и оживет недужная Россия.
Тротуары устали от мата
Тротуары устали от мата,
от окурков, плевков и дерьма,
от преступного автомата,
по которому плачет тюрьма.
Им бы ливнем обильным омыться
и зеленой травой прорасти,
чтоб злосчастная наша столица
облегченно вздохнула:
прости.
Вспрянь
Стынет от стона стена,
страстно струится струна -
стыдно так стадно стенать,
сонно-срамная страна.
Смяла себя ты сама,
за спину вскинув суму.
Снегом заносит зима
санные слезы – следы.
Вспрянуть сумеешь ли ты,
славной и сильною став,
снова себя осознав
сродницей своеуму.
Прости
Я не верю
ни в Христа, ни в черта,
в силу денег, в лозунги-слова,
ни в любовь какого-либо сорта,
в мысли, что рождает голова.
Я не верю в братскую обитель,
что пропахла дармовым добром,
и тем более,
когда святитель
окропляет собственный мой дом.
Я не верю
в завтра и в сегодня,
да и к прошлому доверья нет,
будто кто-то свет небесный отнял
и зажег мне отраженный свет.
Но сквозь мира тусклую завесу
я не верой,
а умом пробьюсь
в ту страну, что много старше Зевса,
где Перуном пестовалась Русь.
Именно оттуда все мы родом.
И мне жаль языческих потерь,
жаль утраты матери-природы,
что предсмертно шепчет:
верь мне, верь…
Я встаю пред Русью на колени
и шепчу: родимая, прости,
пусть не в этом -
в новых поколеньях
ты себя сумеешь обрести.
Реквием на День Победы
Озарена Москва огнями,
и триумфальными конями
тень славы прежней пронеслась,
в грязь ввергнув нынешнюю власть
Еще лежат в глухих болотах -
одна береза на двоих -
артиллеристы и пехота,
моложе сверстников своих.
Еще не все взорвались мины,
не все траншеи заросли,
а … эти…, греясь у камина,
землею русскою трясли,
ее меняя на банкноты,
стараясь не продешевить.
И пели реквиема ноты:
О Русь, ты будешь,
будешь жить.
Русь почернела от запоя
Русь почернела от запоя,
лишь березовые колки -
так у поднявшихся с забоя
шахтеров
светятся белки.
Во глубине души народной
хранится пласт чернопородный.
Лишь выдав уголь на-гора,
мы обожжем теплом друг друга,
не отдадим как юнкера
родную землю на поругань.
У России нет величины
У России нет величины -
лишь неизмеримое величье,
что хотят двуглавые чины
растоптать и растащить по-птичьи
Не пытайтесь нас перекроить
и привить нам чуждые манеры,
не умеем в одиночку пить,
только – на троих…
да чтоб без меры.
И работать можем -
для души,
а совсем не ради жалких денег,
потому и платят нам гроши
телеобозначенные тени.
Но… не надо нам судьбы иной,
не засыпать души пятаками,
не торгуйте нами и страной -
не считайте всех нас дураками.
Облака улетают на юг
Облака улетают на юг,
колокольные звоны – вослед им,
покидая родимый уют,
расставаясь с рябиновым летом.
Там, в краю чужеземном, тепло,