Низвергнул: – Прочь с Олимпа! Виновата?
Отныне будешь жить среди людей!..
Ну, а тебе, жена, сказать посмею:
Не править вечно сыном Эврисфею,
Приняв твою нечистую игру!
Здесь не помогут слёзки, враки, крики!..
Свершит двенадцать подвигов великих —
К себе возьму, бессмертьем одарю!
Не вздумай договор держать в секрете!
В нём тайны нет, а весь Олимп – свидетель!
Всем насолила… А меня – поймут!
Сбежать бы Гере, запереться в спальне…
Сидит, как на горячей наковальне:
«Поймут, но не простят твой вечный блуд!»
В коварном плане просчиталась Гера,
Но не сдалась, а затаила веру,
Что навредит (и лучше бы скорей!)
Ребёнку, чтобы Зевсу не сгодился,
Хоть от Алкмены крепеньким родился
В тот день, когда рождён был Эврисфей.
И в этот самый день, к его исходу,
Перебирала Гера в мыслях годы,
Когда она была совсем другой:
Жила же, никогда не вспоминая,
Что и Персея родила Даная,
А не она, но славен был герой!
И хочет олимпийская царица
Простить грехи супругу и смириться,
Но не она ль хранительница уз
Желанных, брачных, где любовь и верность?..
А рядом – ненасытность и безмерность!
И это называется – союз???
Да и какой здесь прок без самосуда,
Когда хотелось мщения до зуда —
Сама в кулак сжимается рука!
И вновь простить предательство не смея,
Богиня в Фивы отправляет змея:
«Нет, лучше двух, чтоб всё – наверняка!
Пусть будет так, не будет перемены!»
И вот в покои дремлющей Алкмены
Вползают две гигантские змеи,
Зелёными струятся телесами,
Блестят во тьме стеклянными глазами —
Творят дела недобрые свои.
Приняв беду, как Герино злодейство,
Алкмена криком подняла семейство,
Меч обнажив, спешит Амфитрион,
Готов рубить, но руки ослабели:
И змеи, и ребёнок в колыбели!
Крик ужаса стоит со всех сторон —
Пугает отвратительная груда!..
Но сотворил невиданное чудо
Малыш, что первый день на свете жил,
Притихли издыхающие змеи:
Алкид поймал ручонками две шеи
И так сдавил, что жизни их лишил.
Маленький Геракл душит змей. (Статуя, III век до н. э.).
Алкмена сына назвала Алкидом,
Что значит – «сильный» – он таким и был! —
Напоминал ей Зевса крепким видом
И то, как хитрый бог её любил,
Сойдя с Олимпа, с золотого трона,
Под образом её Амфитриона
(Который был в то время на войне),
Всевышней волей погасил светило —
И трое суток солнце не всходило,
Одна любовь горела в тишине!..
Ошеломлённый силою Алкида,
Отец семейства, позабыв обиды,
Наутро прорицателя призвал,
Суть изложил старательно и тонко
И вопросил о будущем ребёнка.
Взглянув на лика маленький овал,
В маслинки глаз, потрогав ручки, ножки,
Почтенный старец помолчал немножко,
Но вот улыбка тронула уста,
И речь его была проникновенной:
– Герой великий порождён Алкменой!
Сильна его судьба, но не проста!
В ней восхождений горькие секреты
И гром побед (спасибо ей за это!)
В тех подвигах, которые свершит.
И, угасая в этой круговерти,
Герой достигнет вечного бессмертья,
Когда уже не правят Меч и Щит.
Внимая слову вещего провидца,
Помочь великим подвигам свершиться
Решил силён умом Амфитрион
И одарил дитя, как щедрой данью,
Всем тем, что шло во благо воспитанью,
Заботой окружив со всех сторон.
Ребёнок рос в своей здоровой силе,
Его всему старательно учили,
Чтоб он не смог к наукам охладеть,
Но самой замечательной наукой
Избрал Алкид борьбу, стрельбу из лука,
Умение оружием владеть.
И как тут Лин, Орфея брат, ни бился,
Но музыке малец не обучился,
А песни и кифару невзлюбил.
Однажды Лин задал ленивцу жару —
Тогда Алкид поднял свою кифару,
Учителя ударил и… убил.
Призвали в суд Алкида за убийство.
Он, выслушав судейских слов витийство,
Неспешных и тягучих, как нектар,
Ответил:
– Справедливейший из судей
Позволил не касаться дела сути,
Ударом отвечая на удар.
– И кто же он?
– Он – Радамант!
Не ждали
Такой осведомлённости и дали
Защите волю. Но Амфитрион,
Боясь, что это может повториться,
Отправил сам невольного убийцу
Пасти стада в лесистый Киферон.
3. Возвращение в Фивы
Возрос в лесах Алкид на вольной воле
Природы неотъемлемой частицей,
Могучим и выносливым, как дуб,
Ни страха не изведавший, ни боли,
Широк в плечах, умеющий сразиться,
И ко всему – прекрасен и не глуп.
Он выделялся ростом непомерным,
На голову, не менее, всех выше,
А силы, что невиданной была,
Десятерым хватило бы, наверно,