— Знаешь ли, Эйб, всю свою жизнь я спасался бегством. Я удрал из Шестого квартала. Удрал в ту ночь, когда умерла мать. Удрал из дома Мириам. И затем удирал от особого отделения. И вот я прячусь возле Лотосовой реки, как заурядный уголовник. Может быть, я убегал от самого себя. Но с этим покончено. Я твердо намерен остаться. И я не знаю, зачем ты читаешь мне проповедь об антирасизме. Я всегда соглашался почти со всем, что ты говорил. Но я все еще сохраняю за собой право не отказываться от борьбы с любым проявлением расизма, и поэтому я останусь здесь и не убегу в Басутоленд или Европу. Я буду бороться вместе с другими людьми всегда и повсюду, лишь бы наши взгляды совпадали. И если начнется новый поход на Кейптаун, я приму в нем участие. Я хочу жить по-своему. Во мне созрело твердое намерение отвергать любое законодательство, которое лишает меня права отправиться, куда я хочу, любить девушку, которую я люблю, и думать то, что я думаю.
— Ты не можешь игнорировать несправедливые законы, Эндрю. Ты должен признать их, а потом уже бороться против них.
— Надежно укрывшись в Басутоленде?
— Да, если здесь у нас связаны руки. Я отлично сознаю, что, оставшись здесь, я буду создавать лишь опасность для других.
— Ты сам не подозреваешь, как ты прав. Бесполезно продолжать этот опор, Эйб. Поезжай в свой Басутоленд, а я остаюсь. Если меня схватят, то только по случайности.
— Ты окончательно свихнулся, — еще раз повторил Эйб; черты его были искажены гневом.
— В самом деле? А тысячи людей, которые добровольно сели в тюрьму во время кампании протеста, они тоже свихнулись? Неужели свихнулись и тысячи людей, которых посадили за уничтожение своих пропусков? И Джастин, по-твоему, свихнулся? Стало быть, и я сумасшедший. Пусть меня забирают, если хотят.
Эйб вздрогнул. Эндрю встал и начал искать свой пиджак, который оказался на стуле.
— Что ты собираешься делать, черт возьми?
— Я-то? Поеду на квартиру Руфи слушать Рахманинова.
— Перестань ломать эту дешевую комедию!
— Но я люблю музыку.
Эйб угрюмо покосился на Эндрю, «о тот холодно встретил его взгляд.
— Поедешь со мной, Руфь?
Руфь жалобно поглядела на Эндрю, еще не зная, как ей поступить.
— Мне не терпится услышать третью часть.
Миссис Альтман внесла на подносе кофейник и остановилась в смущении.
— Спасибо, миссис Альтман, но я не хочу кофе, хотя с большим удовольствием выпил бы бренди.
Альтман отмерил ему еще порцию. Эндрю проглотил ее одним духом и облизнул губы.
— Ну что ж, сэр, разрешите поблагодарить вас и вашу жену за гостеприимство, но мне пора ехать. Руфь, ты со мной?
Она поднялась нерешительно и на миг задержала свой взгляд на Эйбе. Он упорно молчал.
— А может быть, останемся, Энди?
— Нам сейчас очень нужна музыка.
— А как с твоей машиной, Эйб?
— Я поеду вместе с вами и заберу ее. Мистер Альтман, я вернусь сегодня же вечером, после того «а «попрощаюсь с матерью. Я только возьму свои вещи.
— Вы будете желанными гостями, когда бы «и приехали, — сказал Альтман, с улыбкой поглядывая на Эйба и Эндрю.
— Тогда в путь, — заявил Эндрю решительным тоном.
— Разве они не остаются? — спросила миссис Альтман у мужа.
— Нет, — ответил ей Эндрю. — До свидания, и спасибо вам за все.
Он вышел неуклюжей походкой, и вслед за ним Руфь. Эйб закусил губу и сжал кулаки, так что ногти вонзились в ладони. Затем, не говоря ни слова, он вышел в дверь за Эндрю и Руфью.
Глава четырнадцатая
Возвращались они на бешеной скорости. Руфь вела машину, стараясь сосредоточить все свое внимание на дороге. По щекам ее бежали слезы. Ни на один миг не сомневалась она в своей любви к Эндрю, но порой он представлялся ей странным и загадочным. От него можно было ждать любых выходок. Эйб сидел возле нее холодный и молчаливый и смотрел прямо перед собой. Один Эндрю, казалось, чувствовал себя совершенно спокойно, сидя позади. Несколько раз он пытался завязать разговор, но никто его не поддержал, и, замолчав, он откинулся на спинку. Они ехали по Оттери-роуд, чтобы миновать контрольный пост на Принц Джордж-драйв. После долгой и утомительной поездки Руфь остановилась наконец на Милнер-роуд.
— Ну, — сказал Эндрю с принужденной улыбкой. — Здесь мы должны расстаться. Когда ты уезжаешь, Эйб?
Эйб сидел неподвижно; ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Не можем же мы разлучиться вот так.