Еще сильнее «северяне» ощущают косвенное воздействие человеческой деятельности. Изменение ландшафтов на местах зимовок арктических птиц — распашка земель, осушение болот или, наоборот, обводнение земель, неумеренное применение здесь химических средств борьбы с вредителями сельского и лесного хозяйства нередко ведут к резкому уменьшению численности или даже к полному исчезновению пернатых. Так случилось, например, с эскимосским кроншнепом. Эти кулики из канадских тундр — со своей родины — улетали зимовать в Южную Америку. По пути, особенно в Соединенных Штатах, их нещадно истребляли охотники. Жирные, отъевшиеся на ягодах, они пользовались среди гурманов славой «сдобных птичек». К тому же с каждым годом сокращались и площади целинных степей в Аргентине — их зимних местообитаний. Еще в середине прошлого столетия эту дичь привозили на американские рынки фургонами. В конце прошлого века они стали редкостью, а в 1932 году на Лабрадоре была убита последняя одиноко летевшая птица. (Много лет спустя опять видели одиночных эскимосских кроншнепов, но это уже не меняет сути дела.) Очень может быть, что по этим же причинам сто — сто пятьдесят лет назад в материковых тундрах Сибири исчезли громадные колонии белых гусей, проводивших зиму в прериях Дальнего Запада Северной Америки.
Одно из последствий «хозяйственной» деятельности человека — гибель птиц от нефти, мазута и других загрязнений морских вод. Например, в 1957 году вблизи шведского острова Готланд в Балтийском море погибло, попав всего лишь в одно нефтяное пятно (а сколько таких пятен плавает сейчас на поверхности морских вод!), более тридцати тысяч зимующих морянок. Не удивительно, что в последующие годы заметно уменьшилось число этих тундровых уток на их родине, в шведской Лапландии.
Еще больший урон человек наносит животному и растительному миру непосредственно на Крайнем Севере. И не только потому, что здесь тоже растет число охотников (это обстоятельство, конечно, также следует принимать во внимание). Необходимо учитывать невольный ущерб, который наносят местным животным люди, даже полные самых добрых чувств к «братьям меньшим», но незнакомые с их нравами. Здесь особенно сильно проявляются вредные последствия так называемого «фактора беспокойства»: достаточно вспугнуть наседку, и гнездо пропало: ведь в тундре оно всегда на виду у хищников! Часто находятся любители сфотографировать вблизи лежбище моржей, вообще посмотреть на этих исполинов, потрогать их, Между тем не требуется больших усилий, чтобы вызвать панику на моржовом лежбище, а она нередко заканчивается тем, что животные давят друг друга и на месте залежки остаются десятки их трупов.
Человек двинул сюда могучую технику и использует ее, подчас не учитывая особенностей местной природы. Ведь даже след проехавшего летом трактора или вездехода оставляет в- тундре на десятилетия незаживающий шрам. Гусеницы сдирают с грунта моховую дернину, в колеях быстро протаивает мерзлота, в них зарождаются и растут овраги. С этого начинается эрозия почв. Подсчитано, что один вездеход или трактор, пройдя всего три километра, уничтожает гектар тундровой растительности. А если тракторов много?
Даже если в этом нет большой нужды, человек нередко сводит или изреживает северные леса. А ведь здесь, на северном пределе произрастания древесной растительности, эти леса не только украшают пейзаж, дают приют многим пернатым и четвероногим обитателям, но и смягчают климат. Срубить такое дерево — значит открыть доступ ветру и пурге. Пожары часто тоже плод человеческой деятельности. И они приносят тундре не меньший урон, чем лесу. Больше того, в отличие от леса сожженные здесь ягельники — важнейшая составная часть оленьих пастбищ — уже не восстанавливаются, и на их месте образуются скудные пятнистые тундры.
С развитием промышленности на Севере возникают неожиданные проблемы. Так, газо- и нефтепроводы иногда оказываются препятствием на пути мигрирующих стад северных оленей. Поэтому при их сооружении устраиваются специальные проходы для животных, более тщательно изучаются пути миграций оленьих стад.
Вот несколько хрестоматийных примеров — порой полезно бывает вспомнить о них лишний раз! В штате Висконсин в США местное орнитологическое общество установило бронзовую мемориальную доску с надписью: «В память последнего висконсинского странствующего голубя, убитого в Бабконе в сентябре 1899 года. Этот вид вымер из-за алчности и легкомыслия человека».
И не только странствующий голубь. Менее чем за триста последних лет в мире исчезло по крайней мере семьдесят пять видов одних только птиц. И это неповторимая утрата, поскольку любой вымерший вид исчезает навсегда, и никакими усилиями воскресить его нельзя. А между тем очень часто исследователи открывают в животных, казалось бы «бесполезных», нечто очень нужное и ценное для человека.
Особенно реальна опасность исчезновения тех видов, которые распространены на очень небольших площадях или представлены малым числом особей. Не случайно так сильно обеднели именно островные фауны: за короткое время, например, на острове Бонин вымерло не менее трети, а на островах Лайзсан и Мидуэй (все эти острова находятся в Тихом океане) — более половины местных птиц и млекопитающих. Гавайские острова потеряли около половины, остров Гваделупа (Малые Антильские острова) — около трети аборигенных видов пернатых. Да и дронт, нелетающий голубь, стоящий во главе траурного списка утерянных человеком животных (он был окончательно истреблен в 1681 году, и с него началась документально засвидетельствованная хроника потерь. Именно в связи с ним родилась английская поговорка «Мертв, как дронт», то есть мертв действительно, по-настоящему), тоже был ограничен в своем распространении лишь несколькими островами в Индийском океане.
Фауна Севера тоже понесла утраты, и они особенно тяжелы, потому что здесь вообще обитает относительно немного видов животных.
На Таймырском полуострове, возможно, еще двести — триста лет назад были истреблены последние из евразийских овцебыков, но подробности этой печальной истории остаются неизвестными. Известна зато и поучительна судьба стеллеровой морской коровы и очкового баклана. Они были открыты в 1741 году на ранее необитаемом острове Беринга (Командорские острова) участниками русской Великой Северной экспедиции. Особенно замечательными животными были морские коровы.
Судя по сохранившимся описаниям и рисункам, по нескольким скелетам, что хранятся в зоологических музеях, длина тела морских коров достигала девяти-десяти метров, окружность тела — пяти метров, а вес — четырех тонн. Передние конечности их были коротки и недоразвиты, задних конечностей не было; туловище, как у китов, заканчивалось плоским, расположенным в горизонтальной плоскости хвостом. «До пупа это животное похоже на сухопутных, — писал Георг Стеллер, натуралист экспедиции, — а далее до хвоста — на рыбу». Во рту у них помещались роговые пластины, выполнявшие роль терок.
Морские коровы держались стадами, оседло, по тихим морским заливам, особенно часто у устьев рек, причем в середине стада помещались детеныши. Корм их составляли бурые водоросли («морская капуста», отчего матросы экспедиции окрестили самих животных «капустниками»), густые заросли которых и теперь окружают Командорские и Курильские острова, значительную часть Камчатки. Коровы были малоподвижны, очень доверчивы и вовсе не обращали внимания на людей. Мясо их оказалось вполне съедобным. «Когда приготовлено оно, хотя его и приходится долго варить, удивительно сочно и почти неотличимо от говядины», — свидетельствует Стеллер. Какими бы они могли стать ценными домашними животными!
Вскоре острова стали посещать промышленники, и уже к 1768 году — всего за двадцать семь лет! — морские коровы здесь (а они, по-видимому, были распространены только на Командорских островах) исчезли. Правда, в 60-х годах нашего века появлялись сообщения о том, что у берегов Камчатки якобы встречали животных, напоминавших «капустников», но, к сожалению, эти слухи не подтвердились.
Очковые бакланы селились только на скалах острова Беринга. Это были большие птицы (они весили пять-шесть килограммов) в черном, отливавшем зеленью и золотом оперении. Крылья у них были невелики, и бакланы, по-видимому, летали плохо. Мясо их было съедобно, и, как пишет Стеллер, одного баклана «с избытком хватало на троих измученных голодом людей». Птицы лишь ненамного пережили морских коров и исчезли в середине прошлого столетия. Не исключено, что кроме человека в этом повинно и какое-то массовое заболевание. Памятью о них служат теперь шесть чучел, два из которых хранятся в музеях СССР.