В окружавшей меня кромешной тьме вдруг ослепительным фейерверком взорвалась страшная мысль: тело моего отца находится в белом фургоне, и его увозят в неизвестном направлении. Пусть мертвый, но он в плену у людей, чьи намерения абсолютно вне моего понимания.
Я не мог придумать никакого логичного объяснения этой чудовищной манипуляции с трупами. Разве что причиной смерти отца стал вовсе не рак... Однако если его бедные кости могли кого-то разоблачить, то почему виновный не позволил Сэнди Кирку просто сжечь их в крематории и тем самым уничтожить улики?
Значит, его тело кому-то нужно.
Но зачем?
Руки мои, сжатые в кулаки, похолодели, а шея, наоборот, покрылась испариной.
Чем дольше я размышлял над сценой, невольным свидетелем которой стал, тем неуютнее мне становилось в этом холодильнике - пересадочной станции для мертвых в их путешествии к конечному пункту назначения. Необъяснимые события разбудили первобытные страхи, дремавшие так глубоко в моем сознании, что я даже не мог различить их очертания по мере того, как они всплывали и кружили на поверхности тьмы.
Совершенно ясно, что вместо моего отца они замыслили кремировать убитого ими бродягу. Но для чего было лишать жизни этого несчастного? Сэнди мог преспокойно наполнить бронзовую погребальную урну обычной древесной золой, и я был бы убежден, что там - останки моего бедного отца. Вряд ли Сэнди думал, что, получив запечатанную урну, я посмею ее открыть, и уж тем более не предполагал, что мне вдруг придет в голову отправить ее содержимое на экспертизу, дабы установить истинное происхождение праха.
Мои рассуждения окончательно зашли в тупик и барахтались в сплетенных кем-то сетях. В голову ничего не приходило.
Дрожащей рукой я вынул из кармана зажигалку, прислушался, не раздаются ли по другую сторону двери крадущиеся шаги, и высек огонь.
Я бы ничуть не удивился, увидев, что из стального саркофага в жутком молчании выбирается и подходит ко мне алебастровое тело покойника - с почерневшим и кривляющимся в неверном свете лицом, широко открытыми слепыми глазами и ртом, который раскрывается в попытке поведать какой-то секрет, но не может вымолвить ни звука. Однако ни одного мертвеца предо мной не стояло. Лишь узкие змейки света и тени плясали на стальной поверхности ящиков, создавая иллюзию движения. Казалось, все они одновременно выдвигаются - сантиметр за сантиметром.
Исследовав дверь, я обнаружил, что она легко открывается изнутри. Это было предусмотрено для того, чтобы никто случайно не оказался запертым в покойницкой. Ключ тут не требовался, достаточно было повернуть дверную ручку, и язычок замка отходил. Я постарался сделать это как можно тише. Запор негромко щелкнул.
В гараже царила глубокая Тишина. Было очевидно, что здесь никого нет, и все же я оставался начеку. Не исключено, что кто-то притаился за одной из колонн, грузовым фургоном или автомобилем реанимации.
Съежившись под струями света, я, к своему сожалению, обнаружил, что отцовский портфель исчез. Должно быть, его подобрал санитар.
Мне не хотелось выходить из больничного подвала по той же лестнице, по которой я сюда пришел. Слишком велик был риск наткнуться на санитара, а то и на обоих. Пока они не открыли портфель и не изучили его содержимое, им неизвестно, кому он принадлежит. Но как только санитары обнаружат бумажник отца с его удостоверением, они сразу же догадаются, что я побывал в гараже, и всполошатся, не удалось ли мне что-нибудь подсмотреть или подслушать.
Эти люди убили беззащитного хичхайкера не потому, что он что-то узнал и мог вывести их на чистую воду. Им "всего лишь" (хоть и непонятно, зачем) было необходимо тело для кремации. С тем же, кто представляет для них настоящую угрозу, они будут и вовсе беспощадны.
Я нажал кнопку, приводящую в действие широкие ворота, мотор загудел, и они с пугающим лязганьем поползли вверх. Я нервно оглянулся на гараж, опасаясь, что из его темноты вот-вот кто-то выскочит и бросится на меня.
Когда ворота поднялись больше чем наполовину, я остановил их с помощью второй кнопки и тут же нажал на третью, опускавшую массивную металлическую штору. Стоило ей двинуться в обратном направлении, я проскользнул под нею и юркнул в ночь.
Пологий выезд из подземного гаража был залит холодным мутным светом высоких уличных фонарей.
Верхняя часть выезда также омывалась этим размытым равнодушным свечением. Наверное, такое же царит в преддверии ада, но не того, где обрекают на вечные муки огнем, а того, в котором пытают холодом.
По мере возможности я пытался пробираться по ухоженной парковой зоне, скрываясь в густой тени елей и камфарных деревьев. Торопливо перебежал на другую сторону узкой улочки и оказался в жилом квартале, застроенном причудливыми бунгало в испанском стиле, а затем припустил еще быстрее. По темной аллее. Позади домов с освещенными окнами. Мимо окон, за которыми шла жизнь, полная еще не оперившейся одаренности и благословенной посредственности, текущая вне пределов моего понимания и досягаемости.
Иногда по ночам я ощущаю себя невесомым, и сейчас наступил именно такой момент. Подобно летящей сове, я скользил в мягкой ночной тени. Этот лишенный света мир взращивал и лелеял меня на протяжении двадцати восьми лет, здесь мне всегда было покойно и уютно. Но сейчас - впервые в жизни меня не отпускало ощущение, что, скрываясь в темноте, за мной по пятам гонится какое-то жуткое существо.
Подавляя в себе желание оглянуться, я прибавил ходу и полетел по узким боковым улочкам и переулкам Мунлайт-Бей.
Часть вторая
ВЕЧЕР
5
На фотографиях я не раз видел калифорнийские перечные деревья при свете солнца. Они выглядят кружевными и грациозными - на зависть всем другим деревьям. По ночам "перцы", как я их называю, смотрятся совсем иначе и напоминают дев со склоненными головами. Их длинные ветви - словно распущенные волосы, которые, низко свисая, прячут печальное лицо.
Именно эти деревья выстроились вдоль длинной подъездной дорожки к "Похоронному бюро Кирка".
Дом и холмистый участок в полтора гектара расположились на самом краю города, в его северо-восточной части. Рядом проходит шоссе № 1, и, свернув с него, сразу оказываешься во владениях Кирка.
Деревья были подобны скорбящим, провожающим в последний путь близкого человека.
Я двинулся вверх по дорожке, на которую стоявшие вдоль нее лампы грибовидной формы отбрасывали круглые пятна света. Листья деревьев зашептались. Налетев с океана, теплый ветерок приглушенно выражал свои соболезнования их поникшим кронам.
Возле дома печали не было припарковано ни одного автомобиля. Значит, сегодня вечером никто не прощался со своим усопшим.
Сам я передвигаюсь по Мунлайт-Бей только пешком или на велосипеде. Мне нет смысла учиться водить машину. Днем я ездить не смогу, а ночью пришлось бы надевать темные очки, чтобы уберечь глаза от фар встречных автомобилей. Но полицейские, как известно, косо смотрят на водителей, которые разъезжают по ночам в черных очках.
На небосводе взошла полная луна.
Я люблю луну. Она светит, не обжигая. Она высвечивает красивое и скрывает уродливое.
На вершине широкого взгорка асфальтовая дорога делала большой круг, внутри которого находилась лужайка. Посередине нее стояла цементная копия скульптуры Микеланджело "Пьета".
Луна посеребрила тело мертвого Христа, лежавшего на руках матери, от Девы тоже исходило это мягкое свечение. При свете дня эта грубая подделка выглядела, должно быть, невероятно топорной.
Впрочем, оказавшись перед лицом страшной утраты, большинство людей ищут утешение, обращаясь мыслями к вечному, пусть даже оно имеет такое неуклюжее воплощение, как эта жалкая попытка повторить шедевр бессмертного ваятеля. Что мне нравится в людях, так это их способность воспарить духом даже при виде тоненького лучика надежды.
Остановившись под козырьком, нависавшим над порогом похоронного бюро, я замешкался, прикидывая, насколько серьезна угрожавшая мне опасность.