— Да, я тоже думаю, мы можем теперь помолиться Богу, — отвечает из другой комнаты вторая телеграфистка, оставляя на время аппарат.
И обе девушки, набожно упав на колена, стали усердно молиться перед маленьким образом, висевшим в углу…
Молитва их была коротенькая, но не успели они еще кончить ее, как на лестнице послышались чьи-то тяжелые шаги и в комнату вошел седой, высокого роста мужчина, с загорелым, почти черным лицом, одетый бедно, в старое, поношенное, покрытое пылью платье.
— Извините, пожалуйста, — обратился он к усевшейся уже за столом первой телеграфистке, — извините, что я вас потревожил в такую ночь, но мне непременно надо послать спешную телеграмму на родину… Я думал, что поспею к Светлому Христову дню домой, шел день и ночь, почти без отдыха, но все же не поспел. Так пусть хоть семья моя знает, что я в дороге…
— У вас телеграмма написана? — вежливо спросила телеграфистка.
— Нет, барышня, не написана… Да, по правде сказать, я и писать-то разучился в эти 15 лет, которые я провел на чужбине…
— Пятнадцать лет! — воскликнула телеграфистка. — Да, это время большое!.. Вы, верно, далеко были отсюда?..
— Далеко, очень далеко занесла меня судьба, или, вернее, занесла меня моя собственная глупость, — грустно ответил незнакомец. — Видите ли, я жаждал богатства, золота: бросил жену, дитя и отправился за океан искать счастья… Я думал, что вернусь богачом, миллионером, а между тем возвращаюсь нищим…
И, закрыв лицо руками, незнакомец с глухим рыданием опустился на стул.
— Да, барышня, тяжелая моя судьба… Пятнадцать лет работал я, как каторжник, пятнадцать лет не видел праздника и накопил за все это время столько лишь денег, чтобы пешком добраться до дому!.. Да что тут много говорить: слава Богу, что все ж таки добрался до родины, что не умер на чужбине, не исповедавшись, не причастившись, как подобает всякому христианину… Но я напрасно только отнимаю у вас время, — прибавил он, — простите, ради Бога: когда человек пятнадцать лет не имел случая объясниться на родном своем языке, он с радостью готов зараз высказать кому-нибудь все свое горе… Так вот, барышня, позвольте уж вас просить составить телеграмму за меня.
— Что же вы желаете сообщить?
— Вот что, — и дрожащим от волнения голосом незнакомец начал диктовать: «Христос воскресе, дорогая жена и дорогая моя дочка. Отец ваш жив, возвращается домой, но не поспел к Светлому Христову дню и будет у вас через неделю. Помолитесь Богу…»
— Кому же адресовать телеграмму?
— Анне Петровне Гульяновой, в село Ошуровка…
— Гульяновой? — воскликнула взволнованным голосом телеграфистка, — так, значит, вы Иван Никифорович Гульянов, тот Гульянов, который пятнадцать лет назад исчез неизвестно куда?
— Точно так! Да вы неужели меня знаете?..
— Мне вас не знать! — сквозь слезы воскликнула телеграфистка. — Да посмотри же на меня, отец, ведь я Катя Гульянова… Я твоя дочка… твоя Катя…
— Катя? — крикнул незнакомец, — моя Катя? Моя маленькая, дорогая Катя?.. Да неужели же это ты?.. Да, да… Я вижу: и глаза-то матери, и нос, и волоса, — да, это ты, моя дочь, моя дорогая, моя ненаглядная дочь!..
И старик дрожащими руками схватил молодую девушку в свои объятия.
Несколько минут слышны были всхлипывания молодой девушки и ее взволнованного отца…
— А где же мать? Каким образом ты здесь? Как это ты сделалась телеграфисткой?..
— Мать умерла…
— Умерла?
— Она все ждала тебя, отец… На смертном ложе она благословила тебя и приказала мне любить тебя…
— Бедная, бедная моя Анна!
Он хотел еще что-то сказать, но слезы душили его; обернувшись к стене, несчастный разразился громким плачем…
В маленькой комнатке в четвертом этаже, в одной из отдаленных улиц, был приготовлен скромный пасхальный стол. Кулич, пасха, несколько яиц, кое-что из закуски — вот и все разговенье, заготовленное на праздник молодою телеграфисткою, которая занимала эту комнату.
Уже рассветало, когда телеграфистка вернулась домой разговляться.
На этот раз, — первый раз после многих-многих лет — она разговлялась не одна: с ней был старик-отец, пятнадцать лет назад уехавший в Бразилию и с тех пор не дававший о себе никаких известий…
Много пережила за это время молодая девушка.
После отъезда отца, она вместе с матерью переселилась в город, где мать принялась уроками музыки содержать себя и дочь…
Трудно было зажиточной раньше женщине привыкнуть к новой, неприглядной жизни, к усиленному труду, но чего бы она не сделала ради любимой дочери? Года, между тем, проходили за годами: Катя, успешно окончив гимназию, выдержала экзамен в телеграфистки. Началась новая жизнь; по настоянию дочери, мать бросила уроки и обе они жили на скромное жалованье, которое получала телеграфистка. И жилось им, несмотря на скудные средства, хорошо. Но вскоре Бог отозвал к себе старушку-мать. Дочь-телеграфистка осталась одна-одинешенька на Божьем свете.
С сегодняшнего дня — ее одиночество окончено: она неожиданно встретилась с отцом и они больше не расстанутся…
— Христос воскресе! — произнесла молодая телеграфистка, подходя к отцу.
— Воистину воскресе! — торжественно, поднимая к небу глаза, ответил старик…
Гудят колокола… По улицам снуют толпы веселого народа: все рады, все веселы, но никто не подозревает, что счастье их ничто в сравнении с тем чувством, которое переживают теперь, там на верху, в четвертом этаже, молодая телеграфистка и ее старик-отец…
ВАСЯ-БУЛОЧНИК
орько плакала Васина мать, снаряжая своего любимого сынишку в город, в ученье.
— Кабы не бедность наша горемычная, не отпустила бы я тебя к чужим людям, милого моего, ненаглядного! — приговаривала она, укладывая в узелок Васины вещи.
Отправить мальчика в город, действительно, пришлось поневоле.
У Ивана Хмурого семья была большая, детей много, и все мал-мала меньше, а кормить нечем. Вот они и решили послать старшего сына Васютку в столицу на работу.
— Пройдет года два, — утешали себя они, — кончит мальчишка ученье и сам себя прокормит, да, пожалуй, и отцу с матерью помогать станет!..
У Ивана Хмурого был в Петербурге земляк, булочник. К этому-то земляку и послали они Васю учиться. Сборы продолжались недолго. Кое-как, на последние гроши, снарядили бедные родители своего любимца, благословили, приказали быть прилежным, слушаться хозяина — и отправили в дорогу.
Приехал Вася в столицу, отыскал земляка и на другой же день начал работать в булочной. Таких мальчиков, как он, в пекарне было немало, но Вася сразу стал прилежнее всех. Не прошло и года, как земляк написал в деревню к Васину отцу, что сыном его он очень доволен и что, Бог даст, годика через три выйдет из него мастер на славу. Вася тоже не забывал своих родителей. Часто думал он об них, часто писал им теплые, сердечные письма. Старики читают эти письма, — не начитаются, а мать иной раз и всплакнет от умиления.