«Вы можете перечислить пять Великих озёр?»
Повелитель пилюль и ядов удивился, но ответил, что может.
«Ну, попробуйте», – с сомнением сказал клиент.
«Охотно, – согласился аптекарь. – Мичиган, Верхнее, Гурон, Эри…»
«Стойте, хватит! – перебил клиент. – Это мне и нужно! Озеро Эри! А не было ли на этом озере какого-нибудь великого сражения?»
«Да, было, – последовал удивлённый ответ. – Самое великое сражение, в котором американский флот одерживал победу».
«А как звали человека, который командовал американским флотом?»
Удивление аптекаря всё возрастало.
«Его звали коммодор Перри», – ответил он[158].
«Вот и всё! Дайте мне, пожалуйста, парегорик»[159].
V
Если кто-то (когда рядом не было дам) был столь неразумен, что упоминал о какой-нибудь «обесчещенной» девушке, Амброз Бирс немедленно рассказывал следующую историю. Он хотел показать, что с мужской помощью девушка может достичь денежного благополучия и величайшего счастья, а не только бесчестия[160]. Мало-помалу, рискуя заслужить репутацию второго Лотарио, Бирс стал представлять себя в качестве участника этой истории. Он думал, что это придаст ей силу и правдоподобность. Вот она.
«Одним хмурым декабрём, в 13-й день этого месяца, когда я жил в 13-й комнате на 13-м этаже отеля (нет, я не стану рекламировать отель и освещать его лучами славы этого повествования), я слонялся у входа в «Метрополитен-опера». Я безучастно осматривал выходящую публику, и тут моё внимание привлекла некая фигура, которая показалась мне странно знакомой. Это была изящно одетая молодая женщина, шагавшая к роскошному лимузину. Она была укутана в накидку из русского соболя. Были видны только её ножки в туфлях и милая головка. Щёки с ямочками она прятала в нежном, мягком меху. На её голове сверкала великолепная диадема с сапфирами и бриллиантами. Когда в моей голове сверкнуло некое воспоминание, её взгляд встретился с моим, и она отошла от открытой двери лимузина.
«Да это же мистер Бирс, ей-богу!» – радостно воскликнула она.
До меня наконец дошло, кто она.
«Будь я проклят, если это не Мэгги! Мэгги! Дитя моё, я думал ты в Олимпии в Вашингтоне. Неплохо мы проводили там время год назад. Как ты сумела разбогатеть?»
«Боже мой, мистер Бирс, – объяснила она, – неужели вы не слышали? Меня обесчестили!»
VI
Однажды вечером Сэм Дэвис и Амброз Бирс встретились в баре нью-йоркского отеля «Наварра». Они не видели друг друга много лет. Вот как Бирс рассказывал об этом.
«Конечно, мы собирались выпить и стали по-дружески спорить, кто из нас должен платить за выпивку. Каждый настаивал, что платить должен именно он. Мы пререкались, пока жажду стало невозможно терпеть.
«Слушай, – сказал Сэм, – давай бросим монету».
Так мы и сделали. Сэм выиграл.
«Ну, что ты будешь пить?» – спросил я.
Когда пришло время расплачиваться по счёту, я бесцеремонно напомнил:
«Кажется, ты платишь, да, Сэм?»
«Нет! – возразил он. – Ведь я выиграл в подбрасывании монетки».
«Да, ты, – подтвердил я. – Ты и платишь».
«Как это? – спросил Сэм, прибавив ругательство (его словарный запас был сильно ограничен тяжёлой жизнью на Западе). – Ты, чёрт возьми, за кого меня принимаешь?»
«Та-а-а-ак! – отозвался я. – Скажи, почему мы бросали монетку?»
«Чтобы решить, кто будет платить за выпивку», – ответил Сэм.
«Вот именно! Мы решали, кто будет иметь удовольствие платить за выпивку. И ты выиграл».
VII
Бирс обычно настаивал (и преуспевал в этом), что самый безнравственный человек может писать, как ангел.
«Никогда не оценивайте того, что вышло из-под пера человека, как бы вы оценивали самого человека, – говорил он. – Бесполезно отрицать, что Мильтон был великим учителем нравственности и что он написал проповедь против битья жён просто потому, что сам бил свою жену. Предписания человека не теряют силу от того, что сам человек их нарушает. Чтобы доказать это, расскажу о случае, которому я был свидетелем в лондонском доке однажды вечером.
Местность выглядела ужасно. В воздухе пахло дешёвым одеколоном. Несколько пьяниц валялись в собственной блевотине, а другие хватались за любую доступную точку опоры в тщетной попытке восстановить равновесие. Возвышенная молодая женщина, полная любви к ближнему и стремления исправить его, шла по доку. Она несла пачку листовок о вреде пьянства для бесплатного распространения. Путь спасения привёл её к грязному забулдыге, который изысканно пошатнулся в её сторону, выражая самые почтительные чувства.
«Бедняга! – сказала она и протянула ему одну листовку. – Возьмите».
Забулдыга уставился на листовку. Когда он увидел название, в его осоловелых глазах мелькнул проблеск разума.
«Нет, мэм! – сказал он. – С-с-спасибо, мэм, но я её читать не буду. Это я её написал!»
VIII
Однажды после обеда несколько старых друзей Амброза Бирса, включая меня, собрались в «гробовой комнате» вашингтонского отеля «Рэли», где мы обычно встречались. Зашла речь о предродовых влияниях.
Бирс предпочитал эту небольшую подвальную комнату другим из-за того, что она была ближе к бару. Вся вентиляция в комнате состояла из двери, которая никогда не закрывалась. Чтобы попасть в неё, надо было одолеть один тускло освещённый лестничный пролёт. Вы спускались всё ниже, ниже, ниже… как будто в подземную гробницу. Вход был такого размера, чтобы мог пройти один человек. Стены были украшены высокохудожественными фресками, которые иллюстрировали четверостишия из «Рубайята» Омара Хайяма. Сами цитаты располагались ниже фресок. Наверное, надо добавить, что прозвище «гробовая комната», которое напоминало об обители мёртвецов, было присвоено из-за того, что архитектор неумышленно придал неиспользуемому помещению форму гроба. После перестройки старинного здания этой комнаты больше не существует.
Но вернёмся к дородовым влияниям. Обсуждение этой темы вызвало следующую историю Бирса.
«Кто-то из вас, может быть знает (я сам в этом убеждён, несмотря на обратные заявления самодовольных врачей), что человеческий плод до рождения физически и психически страдает от серьёзных эмоциональных переживаний матери. Мой рассказ «Глаза пантеры» основан на этой теории, но несколько дней назад она подверглась суровой встряске. Дело было так.
Когда я шёл по Фотин-стрит в свою квартиру, я остановился и увидел, как столкнулись два молодых негра. Один был чёрный, как Эреб[161], а у другого были рыжие волосы, голубые глаза, бледные щёки, но всё же он был очевидно африканского происхождения, и в Вашингтоне он считался негром.
«Эй, ниггер, – сказал Эреб, – ты чего толкаешься?»
«Ниггер? – возмутился Альбус[162]. – Ты кого назвал ниггером, чернокожий? Я не ниггер, я белый».
Его собеседник хмыкнул.
«Белый! Значит, ты белый? А чего это у тебя такой плоский нос? А чего это у тебя такие толстые губы? А чего это ты говоришь, как ниггер? Нет, ты ниггер, конечно, ниггер!»
Нарядно одетый мистер Альбус надменно выпрямился, опираясь на свою тонкую трость, и медленно произнёс:
«Вот в чём дело. Перед тем, как я родился, моя мать шла по лесу поздно вечером. И тут из кустов выпрыгнул чёрный человек и побежал за ней. Да, сэр! Он бежал за ней, бежал, бежал…»
«А, я понял! Он её всё-таки догнал!»
IX
Амброза Бирса забавляли мошенники. Он считал, что отъявленные мошенники и шарлатаны, очевидно, не заслуживают серьёзного обсуждения. Кроме того, глупые жертвы обычно принимались обманывать остальных, поэтому заслуживали своего наказания. Особенно много материала для его острот и увеличивающегося запаса анекдотов доставляли медицинские шарлатаны. Вот один из таких анекдотов.
«У моего друга Персивала Полларда на макушке нет ни одного волоска (кстати, он очень чувствителен к этому обстоятельству). Он признался мне, что однажды тайно пошёл к специалисту по косметике, чтобы купить укрепляющее средство. Как говорили, это средство было настолько эффективным, что от него волосы выросли бы и у летучей мыши. Специалист сказал Полларду, что за пять долларов тот будет иметь над своим мозгом пышный растительный покров.