Жизнь Бенвенуто Челлини

И вскоре черный гроб я видел[331] где-то
Меж лилий сломанных; и крест, и горе,
И множество простертых, в скорбь одето.

Я видел ту, с кем души в вечном споре,
Страшащей всех; и был мне голос внятный:
“Тебе вредящих я похищу вскоре”.

Петровой тростью вестник благодатный
Мне начертал на лбу святые строки
И дал завет молчанья троекратный.

Того, кто солнца правит бег высокий,
В его лучах я зрел во всей святыне,
Как человек не видит смертноокий.

Пел воробей вверху скалы в пустыне
Пронзительно; и я сказал: “Наверно,
Он к жизни мне поет, а вам к кончине”.

И я писал и пел нелицемерно,
Прося у бога милости, защиты,
Затем что смерть мой взор гасила мерно.

Волк, лев, медведь и тигр не так сердиты,
У них до свежей крови меньше жажды,
И сами змеи меньше ядовиты:

Такой был лютый капитан[332] однажды,
Вор и злодей, с ним сволочь кой-какая;
Но молвлю тихо, чтоб не слышал каждый.

Ты видел, как валит ярыжья стая
К бедняге забирать и скарб, и платье,
Христа и деву на землю швыряя?

В день августа они пришли всей братьей
Зарыть меня в еще сквернейшей яме;
Ноябрь, и всех рассеяло проклятье.

Я некоей трубе внимал ушами,
Вещавшей мне, а я вещал им въяве,
Не размышляя, одолен скорбями.

Увидев, что надеяться не вправе,
Они алмаз мне тайно дали в пище
Толченый, чтобы съесть, а не в оправе.

Я стал давать на пробу мужичище,
Мне корм носившему, и впал в тревогу:
“Должно быть, то Дуранте, мой дружище/”

Но мысли я сперва доверил богу,
Прося его простить мне прегрешенья,
И “Miserere” повторял помногу.

Когда затихли тяжкие мученья
И дух вступал в предел иной державы,
Готовый взнесться в лучшие селенья,

Ко мне с небес, несущий пальму славы,
Пресветлый ангел снизошел господень
И обещал мне долгий век и здравый,

Так говоря: “Тот богу не угоден,
Кто враг тебе, и будет в битве сгублен,
Чтоб стал ты счастлив, весел и свободен,

Отцом небесным и земным излюблен”.