Зная, сколь безнадежна попытка привлечь к себе издали его внимание, я решился открыть калитку и пойти вслед за ним, чтобы он встретился со мной, когда повернет назад. Повернув и приблизившись ко мне, он задумчиво смотрел на меня в течение некоторого времени, очевидно вовсе обо мне не думая. Внезапно его добродушное лицо выразило чрезвычайную радость, и он схватил меня за обе руки.
– Да вы совсем мужчина, дорогой Копперфилд! – воскликнул он. – Как поживаете? Как я рад вас видеть! Вы очень повзрослели, мой дорогой Копперфилд! Вы… вы совсем… о! Боже мой!
Я выразил надежду, что он и миссис Стронг вполне здоровы.
– О да! – ответил доктор. – Анни здорова и будет очень рада вас видеть! Вы всегда были ее любимцем. Она это сказала вчера вечером, когда я показал ей ваше письмо. И… да… вы помните, Копперфилд, мистера Джека Мелдона?
– Прекрасно помню, сэр.
– Ну, конечно, конечно… И он тоже вполне здоров.
– Он вернулся домой, сэр? – спросил я.
– Из Индии? Да, Мистер Джек Мелдон не вынес тамошнего климата. Миссис Марклхем… Вы не забыли миссис Марклхем?
Забыть Старого Вояку! И в такой короткий срок!
– Миссис Марклхем, бедняжка, очень беспокоилась о нем, – продолжал доктор, – и мы вернули его домой. И купили патент на местечко, которое больше ему подходит…
Я хорошо знал мистера Джека Мелдона, чтобы из слов доктора не вывести заключения, что это местечко позволяет означенному джентльмену почти ничего не делать и получать неплохое жалованье. Доктор, идя рядом со мной, держал руку у меня на плече и, подбадривая меня взглядом, продолжал:
– Обратимся теперь к вашему предложению, дорогой Копперфилд. Оно мне очень подходит и доставило искреннее удовольствие. Но не кажется ли вам, что вы могли бы устроиться лучше? В школе, знаете ли, вы выделялись своими успехами. У вас есть способности, которые сулят много хорошего. Вы заложили фундамент, и на нем можно возвести любое здание. И разве не жаль посвятить весну своей жизни той скромной работе, которую я могу вам предложить?
Прежний пыл вернулся ко мне, и я с воодушевлением стал настаивать на своем предложении, – боюсь, несколько бессвязно, – напомнив доктору, что у меня уже есть профессия.
– Это верно, – согласился доктор. – У вас есть профессия, вы совершенствуетесь в ней, и это меняет дело. Но что значит, мой юный друг, семьдесят фунтов в год?
– Эта сумма удваивает наши теперешние средства к жизни, доктор Стронг, – сказал я.
– Боже ты мой! Подумать только! Но надо сказать, что я не предполагал ограничиться только семьюдесятью фунтами, потому что намерен был кое-что дарить юному другу, который поступит ко мне. Во всяком случае, я имел в виду ежегодные наградные, – сказал доктор, продолжая идти рядом со мной и не снимая руки с моего плеча.
– Я так обязан вам, дорогой учитель, – воскликнул я (на этот раз без лишних, пустых фраз), – что, право, не знаю, смогу ли я вас когда-нибудь отблагодарить…
– Не надо, перестаньте! – перебил доктор.
– Если вы не возражаете против того, чтобы я занимался у вас утром и вечером, и считаете возможным платить за это семьдесят фунтов в год, вы окажете мне величайшую услугу, и у меня нет слов…
– Боже ты мой! Подумать только, что таким пустякам придают такое значение! – простодушно воскликнул доктор. – Но вы не отказывайтесь, если вам предложат что-нибудь получше. Даете слово? – спросил доктор, а этот вопрос всегда торжественно взывал к чести каждого из его учеников.
– Даю слово, сэр, – ответил я, как мы отвечали в школьные времена.
– Значит, дело решено, – объявил доктор, похлопав меня по плечу, на которое он все еще опирался, покуда мы прогуливались.
– И я буду особенно доволен, сэр, – тут я польстил ему, правда невинно, – если вы поручите мне помогать вам в работе над словарем.
Доктор остановился, улыбнулся, снова похлопал меня по плечу и воскликнул с таким торжеством, поистине восхитительным, словно я обнаружил глубочайшую проницательность, доступную не всем смертным:
– Вы угадали, мой юный друг! Речь идет именно о словаре!
Да разве могло быть иначе! Его карманы были так же набиты словарем, как и его голова. Словарь торчал из него отовсюду. С того момента, как доктор отошел от преподавания, дело со словарем, по его словам, удивительно продвинулось вперед, а мое предложение работать утром и по вечерам он может только приветствовать, так как привык в середине дня прогуливаться и размышлять. Как раз теперь его бумаги несколько перепутаны, ибо мистер Джек Мелдон иногда брал на себя секретарские обязанности, хотя эта работа была ему не под силу; но мы скоро наведем порядок и, как нельзя лучше, двинемся вперед. Позднее, когда мы погрузились в работу, я убедился, что помощь мистера Джека Мелдона принесла мне больше хлопот, чем я ожидал, так как он не только ошибался на каждом шагу, но и до такой степени испещрил рукопись доктора бесчисленными рисунками, изображавшими солдат и женские головки, что порой я с трудом мог выбраться из этого лабиринта.
Доктор был поистине восхищен перспективой нашей совместной работы над этим замечательным творением, и мы решили приступить к ней на следующий же день в семь часов утра. Положено было работать по два часа утром и по два-три часа вечером, за исключением субботнего вечера, когда я был свободен, и я счел такие условия чрезвычайно выгодными.
Когда все, к нашему обоюдному удовольствию, было таким образом улажено, доктор повел меня в дом поздороваться с миссис Стронг, которая в новом его кабинете сметала пыль с книг – эту вольность в обращении с его бесценными любимцами он позволял только ей.
По случаю моего прихода они еще не завтракали, и мы уселись за стол втроем. Не прошло и нескольких минут, как вдруг по лицу миссис Стронг я заключил, что прибыл еще один гость, хотя никаких звуков, об этом свидетельствующих, я не слышал. К воротам подъехал верхом какой-то джентльмен, ввел на поводу лошадь в маленький дворик, словно был у себя дома, привязал ее к кольцу в стене пустого каретного сарая и с хлыстом в руке вошел в столовую. Это был мистер Джек Мелдон, и, как подумал я, мистер Джек Мелдон отнюдь не изменился к лучшему в Индии. Впрочем, я был яростно предубежден против всех молодых людей, которые не рубят деревьев в лесу препятствий, и к моему впечатлению следует отнестись с осторожностью, имея в виду эту оговорку.
– Мистер Джек – Копперфилд! – сказал доктор.
Мистер Джек Мелдон пожал мне руку, но не скажу, чтобы очень крепко, и взглянул на меня с каким-то вялым, покровительственным видом, который я втайне счел весьма оскорбительным. Впрочем, и вообще его вялость, исчезавшая, лишь когда он обращался к своей кузине Анни, могла показаться очень странной.
– Вы уже завтракали, мистер Джек? – осведомился доктор.
– Я почти никогда не завтракаю, сэр. Это так скучно, – ответил тот, откинув голову на спинку кресла.
– Какие новости? – спросил доктор.
– Решительно никаких, сэр! Сообщают о голоде и о недовольстве где-то на севере, но ведь где-нибудь всегда есть голодные и недовольные.
Доктор хмуро взглянул на него и сказал, желая переменить тему разговора:
– Значит, нет никаких новостей? Ну что ж, никаких вестей – это добрые вести, как принято говорить.
– В газетах, сэр, напечатан длинный отчет о каком-то убийстве, – сказал мистер Мелдон. – Но всегда кого-нибудь убивают, и я не стал читать.
В те времена появление полного безразличия ко всем людским страстям и поступкам не почиталось еще великим достоинством, каковые узрели в нем позднее. Это безразличие стало одно время в высшей степени модным и проявлялось с таким успехом, что я знавал светских леди и джентльменов, которым больше пристало бы родиться гусеницами. Быть может, в те времена оно произвело на меня столь сильное впечатление потому, что было для меня внове, но, во всяком случае, не могло возвысить мистера Джека Мелдона в моих глазах и укрепить мое доверие к нему.