Ни за что. Этому не бывать. Но бросить эту работу я не могу, пока не найду другого клиента на пятницу.
И я продолжаю ходить туда каждую пятницу, работать, отводя глаза от обнаженной груди Оливера – в последнее время он решил, что работа над планами садов будет продвигаться быстрее, если он обнажится до пояса, – и делать вид, что не замечаю, как он пытается коснуться меня, проходя мимо, и дотрагивается до моей руки, передавая мне чашку кофе. И изо всех сил избегаю смотреть ему в глаза.
В этот раз все идет своим чередом.
– Бет, привет, дорогая, – проникновенно говорит он, открывая дверь. – Ты выглядишь просто потрясающе.
Это не так. Я надела самые потрепанные джинсы и коричневый джемпер с пятнами на рукавах. Я сделала это нарочно, давая понять, что не расположена к сексу, что во мне не кипит кровь и я всего лишь машина для уборки, робот с тряпкой в руках, который машинально перемещается из комнаты в комнату и не способен испытывать вожделение при виде его соблазнительной задницы, обтянутой шортами.
С каждым разом одежды на нем все меньше. Между тем стоит февраль.
– Может, поцелуешь меня, прежде чем займешься работой? – ласково спрашивает он, наклоняясь ко мне.
Я отстраняюсь от него и целеустремленно направляюсь на кухню.
– У меня полно дел, – говорю я, не поднимая глаз. – На полу просто ужас! Что вы здесь устроили!
Он смеется, и я вспыхиваю, как школьница.
– Какая грязища, какие-то липкие пятна…
– Наверное, они остались после того, как я голышом катался в луже патоки, – говорит он, и я чувствую, что он не сводит с меня глаз.
Я пожимаю плечами, беру ведро и включаю горячую воду.
– Что ж, значит, отмыть будет нетрудно, – говорю я.
– Ты когда-нибудь такое пробовала? – не унимается он.
– Что? Отмывать липкий пол – сто раз. Этим я зарабатываю на жизнь!
– Патоку. Или мед. Шоколадная паста тоже неплохо…
– На тостах, согласна. Неплохо.
Знаю, я смахиваю на порноактрису, которая ведет детскую телепередачу. Я стараюсь сосредоточиться на ведре с мыльной водой. Опускаю в воду швабру, отжимаю, вынимаю и принимаюсь мыть пол. Окунуть, отжать, вытащить…
– Ты меня не обманешь, Бет, – очень тихо говорит Оливер. – Можешь притворяться сколько угодно, но я знаю, что тебя эта мысль тоже заводит, и я знаю, что ты ко мне неравнодушна. Мы могли бы прекрасно провести время, если бы ты расслабилась и уступила своему телу.
Мое тело от этих слов становится горячим и влажным. Я остервенело тру пол, делая вид, что не слышу, и перед моим мысленным взором плывут картины соответствующего содержания.
– Дай знать, когда будешь готова, – бросает он и вразвалку выходит из кухни.
– Чертов гомик! – с отвращением восклицает Фэй за ланчем. – Надеюсь, ты послала его куда следует?
– Я промолчала, – признаюсь я. – Просто продолжала мыть пол.
– Значит, ты подумываешь об этом!
– Нет! Ни в коем случае! – Я избегаю ее испытующего взгляда.
– Я права, я вижу! – не отстает она. – Я знаю тебя как облупленную, Бет Марстон, и это выражение лица мне отлично знакомо!
– Какое еще выражение? – Я притворяюсь, что не понимаю.
– Это… отвратительное… похотливое выражение. Его не скроешь! Не удивительно, что он готов лезть на стенку!
– Фэй, как тебе не стыдно! Я из кожи вон лезу, чтобы он оставил меня в покое! Надеваю старые лохмотья…
– Наверняка это заводит его еще больше!
– …не обращаю на него внимания, отстраняю его, прошу заниматься своим делом и оставить меня в покое…
– Представляя про себя, как ты его возбуждаешь.
– Что я могу поделать со своими мыслями?
– И он об этом знает.
– Откуда?
– Я же сказала. Все написано у тебя на лице.
Господи. Если все мысли отражаются у нас на лице, едва ли у кого-то из нас есть надежда. Об этом даже подумать страшно. Если бы можно было читать наши мысли каждый раз, когда мы представляем собеседника в постели; каждый раз, когда мы с учтивой улыбкой разговариваем с тем, кого не выносим; каждый раз, когда, затаив ненависть, мы поздравляем кого-то с успехом, – общество распалось бы в два счета.
– Это невозможно, – твердо говорю я. – Ведь это просто фантазии. У него красивое тело. А я бог знает сколько не занималась сексом.
Я и вправду этого не хочу. Это лишь усложнит мне жизнь. Не забывайте, я больше не желаю иметь дела с мужчинами. Жаль, что нельзя отпустить на волю свое тело и позволить ему заняться этим без участия души, разума или чувств, а потом снова залезть в это тело и продолжать жить. Это было бы просто здорово.
– Так поступают мужчины, – заявляет Фэй, когда я говорю ей об этом. – Почему бы и нам так не делать?
– Я не хочу, чтобы в моей жизни опять появился мужчина, – говорю я. – Я не желаю, чтобы кто-то поселился в моей квартире, переворачивал там все вверх дном и оставлял повсюду грязное белье.
– Но в этом нет необходимости, – напоминает она. – Ты можешь заняться этим у него дома. Потом оденешься и пойдешь домой. Можешь с ним даже не разговаривать.
Звучит соблазнительно.
Элли собирается ночевать с Лорен. Весь день она пребывает в радостном нетерпении. Прямо с утра, еще не выпив чаю, она начинает складывать вещи.
Мишка, зубная щетка, голубая пижама, халатик. Бутылка черносмородинового сока, два пакета чипсов, пачка вафель «Кит-Кат»…
– Это еще что? – я заглядываю к ней в сумку. – Что, у Фэй нечего есть?
– Ночное пишество, – внушительно говорит она.
– Кто сказал?
– Лорен. Сначала мы устроим ночное пишество, а потом ляжем спать. У нее в комнате.
– Пиршество. Это называется пиршество. Но вы этого делать не будете.
– Что такое ночное пиршество?
– Когда ночью едят много еды. Но вы будете спать.
– Но Лорен сказала!
– Лорен тоже будет спать. Саймон ни за что не позволит вам есть среди ночи чипсы и вафли.
Я вынимаю еду из сумки, и дочь принимается плакать.
– Но Лорен сказала! Ты злая, мамочка! Я тебя не люблю!
Честно говоря, я совсем не против, чтобы они устроили ночное пиршество. Много ли в жизни радостей? Почему, когда тебе четыре года, ты не можешь сесть ночью в кровати вместе с лучшей подругой и выпить черносмородинового сока с шоколадом и чипсами? Кому это мешает?
– Послушай, я оставлю две пачки вафель, и вы с Лорен можете съесть их перед сном, если разрешит Саймон. Но после этого обязательно почистите зубы. Договорились?
Она обвивает мою шею нежными ручками и влажно чмокает меня в щеку.
– Да, мамочка! Я люблю тебя, мамочка! Спасибо, мамочка!
Она прыгает по комнате, напевая что-то про ночные пиры, и я начинаю беспокоиться, не заболеет ли она от перевозбуждения, прежде чем я отвезу ее к Фэй. Она еще не утратила способность радоваться таким простым вещам, и я ловлю себя на том, что отчаянно ей завидую. Почему, когда мы становимся старше, жизнь делается такой сложной?
– Хотелось бы мне прийти в такой же восторг, оттого что я буду ночевать в чужом доме и есть в постели вафли, – говорю я Фэй. Мы сидим в автобусе, который везет нас в город. – С возрастом это уходит. Способность радоваться жизни.
– Почему? Не всегда. Я и сейчас радуюсь праздникам. Или когда покупаю новую одежду. Ты нет?
– Нет, теперь я все время думаю, сколько истратила.
– Даже разным мелочам, например, когда можно заказать ужин на дом вместо того, чтобы готовить. Рождественским подаркам. Любимой передаче по телевизору. – Она помолчала. – Или тому, что мы с тобой выбрались поразвлечься.
– Правда? – Я с удивлением смотрю на нее. – Но вы с Саймоном постоянно куда-то ходите. Приглашаете няньку и идете в ресторан или в кино.
– Да. Но это совсем другое.
Мне немного не по себе. Я почти никуда не хожу, но я не придавала нашей вылазке особого значения. А Фэй ждала ее с нетерпением и радуется ей, несмотря на то что постоянно ходит куда-то с мужем.