Была еще некая миссис Чемберлен, которая, как предположила Кассандра, могла бы стать подходящей приятельницей. Но эта дама лишь вызвала еще одно убийственное замечание Джейн: «Что до приятности, она такая же, как и другие». Попытки Кэсс вмешаться, кажется, не приносили в этом случае совершенно никакой пользы. Джейн, пересилив себя, отправлялась на прогулки с миссис Чемберлен, но… «Прогулка была прекрасная, с чем моя спутница соглашалась всякий раз, как я это высказывала… На этом и заканчивается наша дружба, поскольку Чемберлены покидают Бат через день или два». Она могла бы прибавить: и именно так заканчивается почти любая дружба в Бате. «У нас здесь устраивается маленький прием ввечеру; ненавижу маленькие приемы — они держат тебя в постоянном напряжении». Затем она предупреждает сестру: «У тети сильный кашель, не забудь, когда приедешь, что ты наслышана об этом». Жизнь на курорте, похоже, отличалась такой скукой, что могла привести в отчаяние деятельного человека. Знать же, что она продлится неизвестно как долго, по-видимому, было и вовсе невыносимо. Но Джейн умела соблюдать приличия, даже если на самом деле ей хотелось кричать.
И письма прерываются на три с половиной года.
Утрата Стивентона немало осложнила жизнь Джейн. Самое главное — она так горевала, что лишилась способности писать. Толчком для депрессии может послужить повторение неприятных обстоятельств, и, похоже, в этом случае так и произошло. В младенчестве, а затем в семилетием возрасте Джейн уже лишалась дома и долго потом не могла забыть эти тягостные переживания. Именно так и формировалась та «девочка с причудами», какой ее увидела кузина Фила, — осторожная с незнакомыми людьми, готовая смеяться и над собой, и над другими, тщательно скрывающая, что на самом деле чувствует. То, что чувства ее были глубокими и зачастую болезненными, — вне сомнений. Она не смогла бы писать романы, если бы не знала подобных чувств, но даже в своих письмах она их не проявляла, разве только в форме шутки.
Ребенком, оправляясь после школьного опыта, она находила силы развлекать семью своими сочинениями. В то же время она создавала в них воображаемый мир, в котором ей все было подконтрольно. Героини, отчасти похожие на нее саму, проявляли недюжинную проницательность и здравый смысл, могли существенно влиять на собственную судьбу, даже давали советы своим родителям. Очевидно, Джейн получала огромную радость от сочинительства, никак не меньше того удовольствия, что дарила своим домашним, а перспектива значительно расширить круг своих читателей служила для нее дополнительным стимулом.
Отъезд из Стивентона разрушил хрупкий порядок, который она для себя выстроила, позволявший ей, по настроению, принимать участие в семейных делах или обосабливаться от них. Да, раньше ей доставляли удовольствие поездки в Кент, Бат, Лондон или Ибторп, но даже тогда она, бывало, стремилась остаться дома в тишине и покое. Как мы помним, в 1799-м она писала сестре, что предпочла бы провести лето дома с Мартой Ллойд, а не сопровождать мать в путешествиях. Так что в ее нежелании расставаться с родным домом были и вполне рациональные причины, и отголоски детских страхов. То, что новая «ссылка» произошла по вине тех же людей, что и прежде, — ее родителей, и то, что она не могла ни протестовать, ни жаловаться, делали ситуацию только хуже.
Ее старший брат Джеймс разделял ее глубокую привязанность к родным местам. В одном из своих стихотворений он писал, что заболел бы, доведись ему «быть изгнанным» из Хэмпшира. Уезжая из дома, он болезненно скучал по привычным пейзажам и испытывал невероятное облегчение, когда наставало время вернуться. Он выразил это, немного чопорно и торжественно, в следующих строках: