К письму было приложено ходатайство о разрешении Филиппу Бридо пребывания в Париже по семейным делам и полученные при помощи г-на Муйерона отзывы мэра, помощника префекта и полицейского комиссара в Иссудене; они все расточали Филиппу величайшие похвалы, опираясь на заметку, напечатанную по поводу женитьбы его дяди.
Две недели спустя, к открытию Выставки, Филипп получил просимое разрешение и письмо, которым военный министр извещал его, что приказом короля, в виде первой милости, он восстановлен, с чином подполковника, в кадровых списках армии.
Филипп прибыл в Париж со своей теткой и старым Руже, которого через три дня после приезда повел в государственное казначейство, чтобы тот подписал перевод своих ценных бумаг на имя племянника, ставшего с этого момента их собственником. Старик, дышавший на ладан, был, равно как и Баламутка, вовлечен племянником в жизнь, полную чрезмерных наслаждений, которой предавалось опасное общество, состоявшее из неутомимых актрис, журналистов, художников и подозрительных женщин; в этой среде Филипп некогда растратил свою молодость, а теперь старый Руже нашел баламуток хоть отбавляй. Стараниями Жирудо папаше Руже был предоставлен приятный способ умереть, впоследствии, как говорят, прославленный одним маршалом Франции. Лолота, одна из самых красивых статисток Оперы, оказалось милой убийцей Жан-Жака Руже. Он умер после блистательного ужина, данного Флорентиной, и было поэтому трудно установить, ужин или мадемуазель Лолота прикончила старого беррийца. Лолота винила в этой смерти ломтик паштета из гусиной печенки, а так как страсбургское изделие не могло нести никакой ответственности, то и решено было, что старичок умер от несварения желудка. Г-жа Руже чувствовала себя в этом необычайно распущенном обществе, как в своей стихии, но Филипп отдал ее под надзор Мариетты, которая не позволяла делать глупости вдове, расцветившей свою вдовью жизнь несколькими любовными похождениями.
В октябре 1823 года Филипп, снабженный доверенностью тетки, вернулся в Иссуден для ликвидации наследства своего дяди, что и было быстро закончено; в марте 1824 года он оказался уже в Париже с суммой в один миллион шестьсот тысяч франков наличными, образовавшейся от ликвидации имущества покойного дяди, не считая дорогих картин, которые так и оставались все время в доме старого Ошона. Филипп положил свой капитал в банкирский дом «Монжено и Сын», где служил молодой Барух Борниш, — о платежеспособности и порядочности этого банкирского дома старый Ошон дал ему удовлетворительные сведения. Контора Монжено приняла миллион шестьсот тысяч франков из шести процентов годовых, с условием предупреждения за три месяца вперед, если капитал будет взят обратно.
В один прекрасный день Филипп попросил свою мать присутствовать на его бракосочетании, причем свидетелями были Жирудо, Фино, Натан и Бисиу. По брачному контракту вдова Руже, приданое которой оценивалось в миллион франков, дарственной записью передавала будущему супругу все свое имущество, в случае если она скончается бездетной. Не было ни пригласительных билетов, ни празднеств, ни блеска, так как у Филиппа был свой замысел: он поселил жену на улице Сен-Жорж, в квартире, которую ему со всей обстановкой продала Лолота, и новобрачная г-жа Бридо нашла ее очаровательной, но супруг показывался туда редко. Без чьего бы то ни было ведома Филипп за двести пятьдесят тысяч франков купил на улице Клиши великолепный особняк, когда еще никто не подозревал, как домовладения этого квартала со временем подымутся в цене; он внес при покупке пятьдесят тысяч франков из своих доходов, с обязательством погасить остальную сумму в течение двух лет. Он израсходовал огромные деньги на внутренние переделки и меблировку, пожертвовав на это своими доходами за два года. Прекрасные картины, реставрированные и оцененные в триста тысяч франков, сияли там всем своим великолепием.
Вступление на престол Карла X создало еще более благоприятное положение для семьи герцога де Шолье, старший сын которого, герцог де Реторе, часто виделся с Филиппом у Туллии. При Карле X старшая ветвь дома Бурбонов считала себя окончательно упрочившейся на престоле и следовала давнему совету маршала Гувьон-Сен-Сира — привлекать военных Империи. Филипп, сделав, вероятно, весьма важные разоблачения относительно заговоров 1820 и 1822 годов, был назначен подполковником в полк герцога де Мофриньеза. Этот очаровательный вельможа считал своей обязанностью покровительствовать человеку, у которого он отнял Мариетту. Не был чужд назначению Филиппа и кордебалет. Кроме того, тайный совет Карла X в своей мудрости решил, что его высочество наследник престола должен проявить легкий оттенок либерализма. И вот г-н Филипп Бридо, ставший как бы пестуном герцога де Мофриньеза, был представлен не только наследнику престола, но и его супруге, которая отнюдь не гнушалась грубых рубак, известных своим умением хранить верность. Филипп очень хорошо понял роль наследника и воспользовался первым проявлением этого деланного либерализма, чтобы попасть адъютантом к одному маршалу, весьма хорошо принятому при дворе. Перейдя в январе 1827 года подполковником в полк королевской гвардии, которым тогда командовал герцог де Мофриньез, Филипп ходатайствовал о своем возведении в дворянство. При Реставрации зачисление в дворянское сословие лиц недворянского происхождения, служивших в гвардии, было почти установленным правилом. Подполковник Бридо, купивший имение Брамбур, просил соизволения превратить его в графский майорат. Он добился этой милости, пустив в ход свои связи в высшем обществе, где появлялся, щеголяя роскошью карет и ливрей, — словом, держал себя знатным барином. Как только Филипп, подполковник самого блестящего полка гвардейской кавалерии, увидел себя в королевском альманахе под именем графа Брамбура, он стал усердно посещать дом генерал-лейтенанта артиллерии графа де Суланжа, ухаживая за его младшей дочерью, мадемуазель Амелией де Суланж. Ненасытный Филипп, поддержанный любовницами всех влиятельных людей, просил о чести быть назначенным одним из адъютантов его высочества наследника престола. Он имел смелость сказать супруге его высочества, что «старый офицер, раненный в нескольких сражениях и знающий толк в большой войне, при случае не будет бесполезен его высочеству». Филипп, искусно владевший всеми оттенками угодничества, стал в этом высшем обществе тем, кем ему требовалось быть, подобно тому как в Иссудене он стал вторым Миньоне. Кроме того, он вел блестящий образ жизни, устраивал празднества, великолепные обеды и не принимал в своем особняке ни одного из старых друзей, чье положение могло бы повредить его будущему. Точно так же он был неумолим к былым соучастникам своих пьяных похождений. Он наотрез отказал Бисиу в его просьбе замолвить словечко за Жирудо, который хотел опять поступить на военную службу, после того как Флорентина бросила его.
— Это безнравственный человек! — сказал Филипп.
— Ах, вот как он отозвался обо мне! — воскликнул Жирудо. — Обо мне, избавившем его от дяди!
— Мы его еще подденем, — сказал Бисиу.
Филипп хотел жениться на Амелии де Суланж, стать генералом и командовать одним из полков королевской гвардии. Так как он требовал для себя самых высоких наград, то, чтобы отвязаться от него, ему дали звание командора ордена Почетного легиона и командора ордена Святого Людовика.
Как-то, дождливым вечером, Агата и Жозеф, возвращаясь пешком домой, увидели Филиппа, проезжавшего в мундире, разукрашенном орденскими лентами; он сидел откинувшись в своей прекрасной карете, обитой внутри желтым шелком, с гербами, увенчанными графской короной, и ехал на празднество во дворец герцогини Беррийской; обрызгав грязью мать и брата, Филипп приветствовал их покровительственным жестом.
— Он едет, едет, этот плут! — сказал Жозеф матери. — Тем не менее нам следовало бы получить от него кое-что другое, а не грязь в лицо.
— Он занимает такое прекрасное, такое высокое положение, что не надо сердиться на него, если он о нас забыл, — сказала г-жа Бридо. — Выдвигаясь так быстро, он должен выполнять столько обязанностей, приносить столько жертв, что не может приходить к нам, хотя и не перестает думать о нас.