Фиби неоднократно обращалась за медицинской помощью, но врачи повторяли одни и те же банальности и предлагали парацетамол. Некоторые вдобавок направляли ее на физиотерапию, но та не принесла никаких результатов. Никто так и не смог поставить ей диагноз. Временами она даже начинала сомневаться в собственном рассудке, угрюмо набивая в поисковой строке «психосоматические заболевания». Однако в глубине души Фиби знала, что не выдумывает. Эта боль была слишком реальной и всепоглощающей.
Она испробовала бесчисленное количество лечебных практик: хиропрактику, остеопатию, краниальную остеопатию, массаж глубоких тканей, а также ряд альтернативных методов, таких как метод Александера, терапию Боуэна и технику эмоциональной свободы. Она отважилась даже на иглоукалывание, но добилась только глубинного понимания трудностей жизни дикобразов. Кто-то порекомендовал ей пройти сеанс звуковой терапии, и она охотно согласилась. Там ей пришлось лежать на полу в большой комнате с хорошей акустикой, пока какая-то женщина играла на гонгах – сюрреалистический опыт, который едва ли имел под собой научное обоснование, но хотя бы раз попробовать стоило. Она побывала даже на сеансе, где бородатый парень в сандалиях сыпал на нее соль, а затем играл на африканских барабанах, пока она сидела, скрестив ноги, на полу, послушно выполняя его указания. Возможно, для кого-то эти методы и были эффективны, но ни один из них не сработал на Фиби. Все, чего она ими добилась, – это проела дыру в банковском счете ее отца.
Она не могла прожить и дня без обезболивающих. Они не снимали боль, но притупляли ее, и это спасало. И все же слишком часто ее мышцы ныли и горели так сильно, что у нее совершенно опускались руки. Все, что она могла делать в такие дни, – запереться в спальне и ждать, пока жить снова станет чуточку терпимее.
Каждый раз, когда Фиби спрашивали об учебе или о работе, она меняла тему. Все мечты и планы на будущее покрылись пылью и поросли быльем.
Многие, конечно, искренне ей сочувствовали. Но сочувствие было исчерпаемым ресурсом – рано или поздно оно заканчивалось у всех. Видимо, болеть дольше определенного отрезка времени считалось неприличным. И когда ты пересекал невидимый рубеж, ты становился обузой. Может, люди начинали думать, что ты сочиняешь или преувеличиваешь, но так или иначе, они теряли к тебе интерес. Советовали тебе не распускать сопли и жить дальше.
Но жизнь была устроена не так. Болезнь оставалась с тобой несмотря ни на что. Не спрашивала твоего мнения. Утерев сопли, ты не мог вернуть себе здоровье. Боли было плевать, что она успела кого-то утомить. Она просто продолжалась, и продолжалась, и продолжалась…
На помощь Фиби приходили защитные механизмы. Притворяться, что все в порядке, стало для нее новой нормой. Особенно усердно она работала над своими улыбками. Никто не задавал лишних вопросов, если она много улыбалась. Когда она накачивала свой организм таблетками и показывалась на людях лишь на очень короткое время, они вообще не замечали ничего подозрительного. Таким образом, даже если она не могла избавиться от боли, то, по крайней мере, ей не нужно было говорить о своем состоянии. Не нужно было смотреть, как их лица искажала скептическая гримаса, когда она не могла назвать конкретный диагноз.
Она держала все в себе еще и из чистого упрямства. Боль и так доминировала над всеми сферами ее жизни, делала все возможное, чтобы подчинить ее себе, и Фиби была полна решимости не допустить этого. Меньше всего ей хотелось, чтобы о ней думали как о «бедной, болезной Фиби». Пока она могла создавать для окружающих видимость хорошего настроения и поддерживать обычный человеческий разговор со своими малочисленными знакомыми, болезнь не возьмет над ней верх.
Кого она не могла обвести вокруг пальца, так это родственников, которые видели ее слишком часто. Все они в той или иной мере понимали, что Фиби страдает, и это было еще одной причиной изображать бодрость духа в их присутствии. С ними она старалась проявлять энтузиазм настолько часто и ярко, насколько хватало сил. Брат и сестра, вероятно, списывали львиную долю ее пассивности на обычную лень. Эл, который всегда был рядом, неизбежно видел более полную картину. Но даже с ним она усердно притворялась и еще усерднее улыбалась. Она знала, как огорчала отца ее боль.
Теперь небольшие порции энергии приходилось тратить на Коко и персонал питомника. На большее ее ресурса не хватало. Но даже ради этих крох приходилось выжимать себя без остатка.