Лиза была милостива и любезна; во всех ее ухватках сквозили недостижимые прежде плавность и величие. Спросила о здоровье. Осведомилась, не нуждаюсь ли в чем. И после этого, наконец, о главном: чего, собственно, мое сиятельство для себя хочет?
Сказка. Чистая сказка. Ну ведь не бывает в обычной жизни, чтобы могущественный монарх призвал тебя, да прямо в лоб и влупил: проси, чего пожелаешь! Значит, и отвечать надо по-сказочному. А именно… Ежели мне память не изменяет (со времени, когда слушал эти побасенки, прошло уже очень много лет), первое правило — не жадничать. Полцарства пожелать или, скажем, сокровищ неутащимую кучу — верный шаг к погибели. Просить надо какой-нибудь пустячок. Никому другому совершенно не нужный.
— Матушка Лизавета Петровна! Нет мне большего счастья и лучшей награды, нежели зрить на сем престоле дщерь незабвенного благодетеля моего и всея России, великого государя Петра Алексеевича! Вступивши в возраст, когда телесные немощи то и дело напоминают о бренности бытия, и не имея законных наследников, почитаю единственным благом драгоценную возможность служить Вашему Величеству всем, чем только могу: деньгами, шпагой и самою жизнью…
После столь пышного предисловия императрица несколько насторожилась; но прозвучавшие просьбы ее успокоили. Несколько участков голой степи в Азовской и Богородицкой провинциях, да несколько бесприбыточных мастерских в том же краю совершенно не стоили внушительных сумм, которые я ассигновал на подарки гвардии и от возмещения коих теперь великодушно отказался. Необходимые меры для обеспечения будущих шахт и заводов работниками представляли задачу более сложную — однако имели опорой один из последних указов Петра Великого, позволявший заводчикам выкупать незаменимых работников у прежних владельцев даже без согласия оных. Дорого выкупать: по пятидесяти рублей за душу. Впрочем, не раз убеждался, что сие выгодней, нежели приобретение людей целыми деревнями. Чохом, без выбора, крестьяне вдвое-втрое дешевле — но сколько из них годны в мастеровые? Один из десяти, самое большее.
Опуская недоступные женскому уму подробности, а больше упирая на грядущие доходы казны, изложил планы по железу. Елизавета, при любой неясности, оборачивалась к стоящему подле трона Шувалову — и Петр Иванович, заранее сговоренный мною в компаньоны, давал подобающие объяснения.
— Значит, Шифнеру и Вульфу надобно отказать?
— Как будет угодно Вашему Величеству. Скажу только, что готов платить за вывозную привилегию вдвое против англичан, оставаясь при том в надежде на изрядный барыш.
— Ладно. Внесите сие в Коммерц-коллегию и Сенат. С Нашей стороны препон не будет.
Изящно закруглив наскучившую беседу, Елизавета высочайше изволила прошествовать в придворную церковь. Я следовал за нею. Высшие сановники империи уже ожидали в храме: то был день памяти св. Андрея Первозванного, а для обладателей голубой ленты — орденский праздник. По окончании литургии императрица пожаловала кавалерство трем генералам и свеженазначенному вице-канцлеру Бестужеву. Четверым давним кавалерам даны были золотые цепи ордена: Головину, Куракину, мне; ну, и куда же без него — Ушакову. Кто-то явно заботился, чтоб ни один из нас не получил решающего перевеса над соперником: обоих сделали сенаторами, а влияние Вашего покорного слуги, основанное на деньгах, более чем уравновешивалось наличием в руках Андрея Иваныча такого опасного оружия, как Тайная канцелярия. Что противник при первом же удобном случае не погнушается пустить сей инструмент в ход — сомнений не было. Что случай (если оный замедлит возникнуть) можно, в конце концов, и создать — тоже. Требовалась диверсия, призванная отвлечь внимание старого врага и обременить его иными заботами.
Преображенские гренадеры, решившие судьбу престола, были тогда подлинными хозяевами города. Заваливались без доклада к любому вельможе, как должное принимали угощение, вели политические разговоры… В меру своего разумения, конечно. И вот однажды целая их компания, сидя в трактире, приметила за соседним столом невзрачного человечка, внимательно слушающего пьяно-дерзкие речи, а самые яркие перлы красноречия — даже записывающего. Взяли ярыжку за шкирку, тряхнули. Поднесли под нос здоровенный гвардейский кулак. Бить — не били, затем что не потребовалось. Он и без этого сознался, что шпионит для Тайной канцелярии.
В Петропавловской крепости, где у Андрея Иваныча главная квартира, на страже стояли их же приятели-преображенцы. Да и никто не посмел бы заступить дорогу людям, кои свергают и возводят на престол императоров. Вломились буйно: «А где тут ваш набольший?! Подать его сюды!» Ушаков то ли спрятался, то ль его впрямь на службе не было. На другой день скандал разбирала уже сама императрица. Обе стороны — из вернейших ее сторонников; желательно никого зря не обидеть. Глава «тайных» заверил, что не приказывал своим людям следить за гвардией. Вчерашний трактирный шпион, оказавшийся отставленным за пьянство подьячим, клялся и божился, что сию комиссию поручил ему некий человек, назвавшийся служителем Канцелярии. Хотел Андрей Иваныч его попытать, да гвардейцы ярыжку не отдали. «Все ты врешь, Твое Превосходительство! Знаем, тут есть много персон, что нашему приближению завидуют. Да только нас матушка-государыня не выдаст!».