Сначала мы на Енисее побыли несколько дней, они там сибирского дрозда гнезда искали и фотографировали. Палатки-скрадки специальные, техники немерено (в основном, правда у Хорста), телеобъектив навороченный, у него вообще все лучше и дороже было, чем у Гисперта. И он этого Гисперта – так, терпел, он для него как бич был, сам-то он – ого-го, директор университета и вообще белая кость, а тот – лавочник. Я все просил Володю какую-нибудь частушку ихнюю узнать и перевести. Гисперт спел что-то, Володя заржал.
– Совсем неприличная, про фрау Марту, что-то вроде: “У фрау Марты красные трусы”.
Тут Хорст тащится с фотоаппаратами. Я бормочу: “Фрау Марта, фрау Марта!” – а Володя на меня шипит: ты что, при нем нельзя такое!
В июне у нас, сам знаешь как, то снежок пробросит, то выяснит с севером и стоит с неделю, то дождь. Комар только к июлю вылезет. А тут небывалая жара стоит, как комар повылез, а они в этой пойме – тоска. Мазей почти не взяли, Вовка этот им твердил еще из Питера: берите мазь, берите мазь, а они смеялись, мол, хватит нам надоедать со своими комарами. С москитусами.
И тут-то их москитус и подскутал. Ну мы на Енисее закончили и поехали по речке на озеро – на каменном берегу и похолодней, и посуше, и ветерок берет. Я так и думал, сейчас они попривыкнут в пойме-то, а на речке полегче будет, да еще жара все равно кончится, так что хорошо все будет. Едем день, ночуем. У Хорста полог – человек на десять, прямоугольный, отличный, с запасом, крепкий, из дели мельчайшей – мокрец не пролезет. А у Гисперта – какая-то фата от невесты, ей-Богу. Абажур какой-то. Знаешь, как кулек – конусом, за тонкий конец подвешивается. Обруч в нем какой-то, как у вентеря. А главное, дель крупнющая и до того хлипкая, что чуть зацепил – дырка. В общем, он, бедолага, в него залезет, намотает его на себя, ворочается, а он же толстенный, неуклюжий, с одного бока порвет, с другого – все открыто. Э-т-то – ка-ра-ул. Мы там угорали с Володей. При этом Хорст храпит в три дырки. А мы подтыкаем этого Хорста, дырки зашиваем, от смеха воем. Вовка с ним переговаривается и мне переводит, мол, тот вспоминает свою Матильду, мы – лежим, и смех и грех.
Вроде заснули все. Утром просыпаются. Хорст в порядке. Гисперт измятый, видно, все равно не спал, но бодрится, правда. Завтракаем, едем. А река с каждым поворотом только краше, скалы, камни, вода – кристальнейшая, че я тебе объясняю! Едем, обдувает нас, хорошо. Привожу их в отличное место, две пары щек, а в середине скальное озеро, и плитняк на берегу ровнейший. Становимся, я вытаскиваю на спиннинг таймешонка, нахожу гнездо куличка одного, тут еще сапсан летает, скалы в помете, точно, значит, и сапсанье гнездо есть. В общем, настроение отличное, и главное, погода устанавливается, северок задул, небо ясное. Фотографируемся, жарим таймешонка, выпиваем – красота. Ходят, правда, оба в накомарниках. Гисперт тоже довольный – беды своей не чует. А тем временем ночь наступает. Ложимся спать. Небо чистое – палатку даже не ставим. Снова вчерашний расклад: Хорст в своем пологе храпака дает, а Гисперт стонет, ворочается и Матильду вспоминает. Мы опять всех комаров у него в пологе ликвидировали, дырки зашиваем новые, полог подтыкаем под него. А он дергается, катается – беда. Затих вроде часам к двум. Мы тоже – спать.
Утром просыпаюсь от какого-то гвалта подозрительного. Хорст храпит, а Гисперт что-то такое лопочет Володе, да так напористо, даже странно. Короче, – выразительно сказал Сергей, – выясняется, что экспедиция прекращается.
Гисперт кричит:
– Из-за москитусов я не могу ни отдыхать, ни наблюдать птиц, ни пить, ни есть, ни все остальное. Если вы не хотите меня втроем грузить ногами вперед на теплоход, то возвращаемся!
Мы к Хорсту, он пожимает плечами. Мы:
– Пусти его в свой полог, там на взвод места.
А тот – ни в какую, мол, это мое “индивидуальное пространство” – не пущу, лучше обратно поедем, раз так. И всё! Прокатились до Большого порога и уехали назад. Шивера там одна поганая есть – я их там заставлял пешком обходить, не дай Бог фотоаппараты утопят, у них два чемодана техники было. А там метров триста идти, каменюги, и по ним шкандыбать им со своими кофрами. Выгружаю их, слышу – Володька хохочет. Что такое? Оказывается, Гисперт ворчать вздумал.
Володя говорит:
– Гисперт, не ворчи, а то Серега нас в пороге утопит.
А тот отвечает:
– Хорошо бы, но только ведь, пока тонуть будем, они еще успеют попить нашей крови!
А тут самая погода установилась, комара того гляди придавит, обидно до соплей. И места самые начались, и птицы. Деньги, правда, заплатили за столько дней, сколько были. Потом они по Енисею на теплоходе поехали – отпуск-то пропадает. Напились перед этим с ними до изумления. Тут как раз двадцать второе июня, мужики наши с ними пришли разбираться. Спирту принесли, рыбы. Спрашивали, что они про войну думают. Володька сначала испугался, а потом понял, что нечего бояться. А по телевизору реклама шла: какая-то невеста в фате, а фата точь-в-точь, как Гиспертов полог, он в него пальцем тычет, хохочет. Что мне понравилось? с чувством юмора у них все в порядке. Так ничего и не вышло у меня из этой затеи. Ладно, надо пожевать чо-то. – Сергей полез в рюкзак, достал рыбину, хлеб, заварку.
Поели. Помолчали.
– Индивидуальное пространство... – пробормотал, укладываясь, Серега. – Ты можешь представить, мы с тобой где-нибудь... не знаю... в Амазонии, едем по речке, ты писатель, я работяга. И вот, что ни поворот – все места интересней, а у меня вдруг полог.. не знаю... сгорел, порвался – ты что меня к себе под полог не пустишь?
За окном синий хребет сходил точеным мысом к серебряной воде. Белела огромная река, втекая у горизонта в бездонное северное небо. Серега кивнул на фарватер: “Вот это я понимаю – пространство!” И еще что-то хотел сказать, но вдруг замер и засопел – легко и ровно.
ЖАРКОЕ СИБИРСКОЕ ЛЕТО
Что ни говори – коротко северное лето. Весь июнь ходишь в шапке, июль пронесется – и снова холод, ветер, волна на реке и та же шапка на голове. В июне еще весна, еще падает вода, обнажая кусты, слоисто-полосатые от того, что каждый ее уровень оставляет свою полоску ила. Еще вчера всю ночь дул северный ветер, грохотал шершавой волной трехкилометровый Енисей и горело кристальной рыжиной прозрачное северное небо, а сегодня сменился ветер и зажарило нестерпимо солнце, задрожал воздух над раскаленными камнями и настало – вдруг – лето. На следующий день уже под сорок жары. Что поделаешь, климат континентальный, не знает погода меры – холод так холод, жара так жара. Загудели, заныли комары, за один день вылетели и не дают жизни ни людям, ни собакам, ни скотине. В поселке еще хорошо, сдувает их ветерком, а в тайге никуда не денешься, только и спасаешься дымокуром и марлевым пологом, без которого не заснешь в это время. Натянул полог, залез в него на спальник, а вокруг вой, видно, как облепили комары ткань, как суют между ниток свои хоботки и как покачиваются вокруг призрачные очертания тайги. Комар жары не любит: ночью ему холодновато, днем жарко, и свирепствует он дважды в сутки – утром и вечером. Приезжему человеку с непривычки тяжело, сидит он, бедный, хлопает себя по шее, мажется без конца комариной мазью и переживает, а местный спокоен, знает, что ничего в этом страшного нет, и комар будто чует это и не особо трогает его. Хотя бывало так: навалится где-нибудь на заливном лугу, на покосе, что и местный достанет из кармана пузырек с мазью и намажет не спеша руки, шею, лицо. Раньше никакой химии не было, единственное средство от комаров – деготь с рыбьим жиром. Однажды, разбирая старый дом, я нашел в земле ржавое ружье, чудом уцелевшую деревянную ложку и толстый, зеленого стекла пузырек с дегтем. Кто его готовил, почему так и не использовал? Разве теперь узнаешь?