— С боевым крещением, подпоручик! — сказал капитан. — Пехотный офицер, а превосходный артиллерист. Когда успели? — спросил он с удивлением и недоверием.
Родион смущенно улыбнулся:
— Впервые игроку всегда везет.
— Неужто впервые? Я когда впервые — из трех два промазал.
— Сейчас так нельзя. Снаряды на исходе.
Капитан с любопытством смотрел на юного подпоручика с такой резкой складкой у губ, какую может высечь лишь долгая и трудная жизнь.
— Сколько вам лет, подпоручик?
— Двадцать.
— Звать-то вас как по батюшке? Молоды, молоды, Родион Андреич, а хлебнули, видно, порядком… — Он вдруг едва слышно застонал и стиснул зубы.
— Что, больно? Очень больно?.. — вырвалось у Родиона в порыве глубокого сострадания.
Капитан взглянул на него темными и блестящими от жара глазами.
— Займитесь своим делом, подпоручик! — Он не выносил бесполезного сочувствия и жалости.
Он знал, что смертельно ранен, и только неправдоподобная воля не давала ему умереть.
Артиллерийская дуэль с немцами подходила к концу, батарея лишь изредка огрызалась. Да и немцы глядя на ночь поубавили прыти. Теперь минуты затишья были чаще и дольше.
Когда снарядов не стало, Родионом на какой-то миг овладело тоскливое чувство одиночества. Он подумал о людях, которые пошли за ним на эту обреченную батарею, и сердце его как бы сжало в кулак.
«Вот когда ты должен показать, на что способен, — сказал он себе. — Ты привел их сюда. Уведи их отсюда. Но как? Куда? Подставить безоружных людей под пули… повести на истребление…» То, что принималось умом, не принималось сердцем.
Подпоручик обошел батарею, полный тягостных и горьких чувств.
Осенний ветер, порывистый, холодный, пронизывал. Люди зябко ежились, утомленные, голодные, молчаливые.
Родион хотел узнать, что они думают о своем безнадежном положении. Дисциплина, присяга, долг — сейчас это были пустые слова, а ему было не до слов. И он испытал большое облегчение, когда Игнат Ларионов спросил:
— Уходить когда будем, ваше благородие?
Не было надобности ни объяснять, ни приказывать, и Родион ответил:
— Как совсем стемнеет. — Помолчал и добавил: — Надо бы носилки сделать для капитана.
— Да ведь они на первой версте душу богу отдадут, ваше благородие, — сказал Ларионов озабоченно.
— Не беспокойся, Родион Андреич! — сказал Филимон ласково. — Ежели что, на себе понесем. Им так вольготней будет. И нам сподручно…
Родион вернулся к капитану и сел возле него на пустой ящик из-под снарядов. Капитан что-то тихо бормотал в полузабытьи.
Окрестности утопали в вечернем сумраке. Сквозь багровеющую мглу небес проступали первые звезды, и трепетный свет их мерцал и таял совсем близко над землей.
Родион молчал, занятый своей тревожной думой. То ли капитан угадал его мысль, то ли сам думал о том же, придя в сознание, только он сказал:
— Придется вам уходить.
— А что еще остается? — отозвался подпоручик.
— Пробиваться к своим, — сказал капитан с едва различимой в сумраке смутной и загадочной улыбкой.
— Пробиваться к своим, — повторил подпоручик и горестно усмехнулся, глядя на множество черных точек, которые передвигались в красноватой мгле: то немцы оцепляли высоту, на которой находилась батарея. И, как бы отвечая своим сомнениям: — А как же иначе? Не сдаться же нам в плен. Мы уйдем отсюда под прикрытием ночи. В лес уйдем. Кругом леса… А леса наши, капитан! Они нас укроют и не выдадут. — Он говорил о лесе, как о живом и таинственном союзнике. И, точно спохватившись, добавил: — Я приказал приготовить для вас носилки, Михаил Иваныч!
Капитан засмеялся коротким жестяным смехом.
— Я уже отсюда не уйду. Моя песенка спета. Даже курить не хочется. Экое сердце крепкое. Но и у железа свой предел. — Он как-то странно всхлипнул и умолк.
— Нет, — сказал решительно и тихо Родион, — вы уйдете с нами. Носилки не сгодятся, на себе понесем.
Он не верил, что капитан умирает. Смерть представлялась ему мгновенной и внезапной катастрофой, как обрыв в пропасть. А это медленное умирание в полном сознании было ему непонятно, тем более что капитан вновь заговорил, правда очень тихим голосом и медленными словами, как бы пробивающимися сквозь незримые преграды:
— Не огорчайтесь, подпоручик! Частные судьбы случайны. Сложись дела здесь иначе, вы бы сюда не пришли и мы бы с вами не встретились. Мы с вами частности… а вот судьба отечества, народа… — И, как бы перебив свою мысль, торопливо добавил: — Моя семья в Рязани… жена, мать, дети… может, доведется, подпоручик! Михаил Иванович Лапин, учитель истории… запомните!