— Какие там чудеса. Никаких подвигов и никаких чудес. Когда пришла пора истинных подвигов, я выбыл из строя, как чурка в городках.
Все были тронуты его скромностью.
А губернатор из обрусевших немцев, Фаддей Фаддеич фон Нолле, которого в народе звали просто «ноль», а губернаторша с глазу на глаз именовала «старый, жалкий павиан», сказал с неистребимым остзейским акцентом:
— У вас феликодушный русский туша́, подпоручик! Похфально. Кто хочет получайт по заслугам, должен их вполне иметь и не ждать геройства от других. Как это говорится: как аукается, так и откликается. Вы настоящий солдат. — Из глаз его, казалось, капает патока, а губы умиленно сложились сердечком, словно для поцелуя.
— Великолепно сказано, ваше превосходительство! — воскликнул Бирюльков в восторге. — Настоящий солдат, послушный, исполнительный и не думающий. Да, да, думающий солдат опаснее бомбы.
Нечто похожее слышал Родион от пристава Сыча: «Что тебе городовой, Вольтер какой-нибудь, что ли?» А еще раньше унтер Боровчук внушал ему: «Солдату думать не положено, я за него подумаю, а за меня их благородие думать будут, и так до государя и господа бога включительно».
— Думающий солдат — какой огромный смысл, — сказал подпоручик. — Быть может, мои слова покажутся вам странными, господа! Но кто еще так жгуче и отчаянно ненавидит войну, как солдат. Да это и понятно. Убийство противно человеческой природе, а война — это прежде всего убийство. Какое счастье для солдата, что он не знает, в кого попадет выпущенная им пуля. Маленький человек, он мечется у подножия всех этих тяжелых гаубиц, броневиков, огнеметов, пулеметов, баллонов с газами… какое разнообразие орудий убийства, истребления, уничтожения. Когда подумаешь, — продолжал подпоручик горько, — что в этот миг умирает солдат в окопах, в блиндаже, в плену, на лазаретной койке…
Он живо представил себе всех тех, кто погиб. Он вспомнил капитана Лапина, боль защемила ему сердце, и на глаза выступили слезы, он закрыл лицо руками, чтобы не видели, как он плачет.
Слезы раненого героя, к тому еще контуженного однажды, как и его своеобразные речи, никого не удивили, а Лизаньку растрогали.
— Браво, браво, подпоручик! Похвальное слово солдату — как это приятно и нужно, — сказал штабс-капитан Войков. — Смиренный русский человек, ты на него намордник надень, а он только взглянет на тебя и кротко скажет: «Умирать будем».
Он презирал Бирюлькова и говорил про него, что «барбос» имеет лишь видимость тела во всех измерениях, как мыльный пузырь. Бирюльков тоже не оставался в долгу и в ответ говорил, что Войков страдает манией величия и гуляет только со своей тенью. Стоило «барбосу» сказать «да», как Войков тотчас заявлял «нет».
Продолжая разговор о солдате, о народе, Бирюльков вновь сказал с привычным апломбом:
— Спору нет, чернь надо учить, но книги необходимо контролировать, дабы оные были благонамеренны.
Усиленно дергая бровью, Войков возразил:
— Человек — величайшее чудо на этой земле. Он заставил себе служить огонь, воду и земную твердь, он научился плавать под водой и летать по воздуху и разложил природу на составные элементы. А вы, господин Бирюльков, говорите о нем такими тусклыми и серыми словами.
— А какие вам еще нужны слова? — вспыхнул Бирюльков. — Все живые существа в конце концов плачут одинаково, у всех слезы льются из глаз да по носу…
— У крокодила тоже слезы льются из глаз… от удовольствия, когда он жрет, — сказал Войков насмешливо. — Только средневековые тираны старались держать народы в невежестве. Это их глубочайшая ошибка. Невежественный народ гораздо трудней держать в узде, в послушании и повиновении.
В разговор вступил отец Софроний, грузный и волосатый как ломовая лошадь, местный деятель союза архистратига Михаила-архангела.
— Вельми мудрое замечание ваше, Василий Тимофеич, — сказал он, по-своему толкуя слова Войкова. — Послушание и повиновение, а прочее от лукавого. Война есть божественное испытание всех добродетелей людских, искупление грехов мирских, божий гнев и божий перст, возмездие за пороки и преступления.
Отца Софрония поддержал профессор Карбункулов, пожилой одутловатый человек с холеной бородкой и в золотых очках:
— Русский народ всегда был вольнолюбивый. Славные русские землепроходцы не корысти ради, не в погоне за соболями и золотоносными жилами перемахнули через Берингов пролив. А ради извечной воли, той воли, ради которой святая Русь спасла Европу от нашествия вандалов. Двести пятьдесят лет татарского ига пошли России впрок, научив ее терпению и выносливости. Вот почему с ней трудно воевать и невозможно ее покорить. Никогда, господа, Россия не зарилась на чужое. Но то, что искони ей принадлежало, на чем красовался Олегов щит, должно быть ей возвращено, дабы ей выйти на широкие просторы мировой истории, пролегающей ныне на океанских путях, а не на путях внутренних морей. Того требует историческая и нравственная справедливость. А потому вперед на Дарданеллы!