Его речь, построенная по всем правилам риторики, катилась легко и плавно, словно на колесах, и была покрыта аплодисментами.
— Браво, господин профессор, браво! — воскликнул штабс-капитан Войков. — Я вполне разделяю ваши воинственные устремления. Я рекомендовал бы вам, Юрий Аполлинарьевич, побывать на передовой недельку-другую, чтобы убедиться, что и солдаты хотят того же, что и вы. И коли, даст бог, уцелеете, господин профессор, я уверен, вы станете еще более энергичным сторонником этой блистательной теории «дранг нах Царьград». И дел у вас будет гораздо больше. Ведь побежденные никогда не согласятся со своим поражением, а победители никогда не позволят оспаривать свою победу. Побежденные станут втайне точить оружие мести, а победители — готовиться к отражению этой мести. Сегодня придумали всякие иприты, люизиты, завтра придумают войну чумных и холерных бактерий. А там, глядишь, и лучи какие-нибудь. В одно прекрасное утро обнаружится, что воители прикончили человечество.
Высказав столь жесткие и ясные мысли, он тут же, по обыкновению своему, напустил туману:
— А может быть, человечество и заслужило своей участи. Что ж, человек непознанный и нераскрытый — сам себе судья и сам себе палач. И бог мог ошибиться, создав земную твердь.
«Вот человек, — думал Родион, — который заслуживает войти в страну будущего».
Тут молчаливый модный доктор, знаток тибетской медицины, тоже вставил свое словцо. Он был медлителен и важен, как бонза, и отцеживал слово за словом, точно золотые крупицы. Войков про него как-то заметил: «Из семинаристов, которые уже с первого класса говорят басом».
— Микроскопические дозы яда, принимаемые изо дня в день, сделали Митридата неуязвимым для яда. Вот основной принцип новейшей медицины, господа! Он мудр, как змий, и стар, как божий мир, этот принцип. А опыт убедительней всяких слов, — сказал модный доктор, строго и выразительно взглянув на Лизаньку, которая благодаря его лекарствам пополнела и расцвела.
В это время болонка, напичканная до одури его сладкими пилюлями, вылезла из-под стола, яростно тявкнула и кинулась на доктора с отчаянным лаем.
— Примите сии знаки благодарности, Модест Андроныч! — сказал Войков любезно и мило. — А все же странная ваша наука. Не то что, скажем, математика, где что-то дается и что-то ищется. А у вас ничего не дается и все ищется.
Пора было к столу. Об этом возвестило появление хозяйки Маргариты Павловны, в меру декольтированной, в меру напудренной и не в меру полной. И при этакой своей полноте, начисто стершей все линии ее тела, она как бы проплывала через весь зал, кивая головой направо и налево.
Гости поднялись ей навстречу с радостным умилением на лицах в предвкушении ужина, всегда обильного, щедрого, изысканного: одних расстегаев было восемнадцать сортов, и все приготовлены самой Маргаритой Павловной по рецепту деда, нажившего на этих самых расстегаях добрый миллион. Иные гости, как отец Софроний, до того отяжелевали за ужином, что встать из-за стола уже не могли и засыпали.
Губернаторская гостиная
В губернаторской гостиной подпоручик стал своим человеком. За ним ухаживали, им восторгались, папенька обвораживал, маменька обхаживала, готовая поделиться с ним поразительными открытиями, которые она делала ежедневно, как, например: земля вертится вокруг солнца; жизнь на земле гораздо старше, нежели об этом сказано в священном писании, — правда, на сколько именно старше, Маргарита Павловна еще не выяснила; а доченька, прижимаясь к подпоручику в темноте и блестя в сумраке прекрасными кукольными глазами, кокетливо шептала: «Ах, дорогой мой герой, мой рыцарь, мой кавалер, маменька еще запрещает мне жить половой жизнью». Она вся дрожала, чуть слышно бормоча: «Умираю».
Родиону лестно было среди людей, которые смотрели ему в рот, ловя каждое его слово. Ему льстили в глаза, а за глаза называли «гибрид холопа с барином», о чем простушка Лизанька поспешила сказать ему, оскорбленная за своего «рыцаря» всеми клетками любвеобильного сердца.
— Это все Бирюльков изощряется. Гадкий, гадкий Бирюльков! Он ненавидит вас, ненавидит из ревности… Боже, покарай Бирюлькова! — говорила Лизанька, заливаясь слезами.