Было тихо, и в этой тишине словно молотом стучало в мозгу у Родиона:
«За такие речи даже обезьяна Мардарий признал Пафку Дракина сумасшедшим».
Глава двадцать восьмая
Нет, никому из них не войти в страну будущего
Губернаторская гостиная представляла собой огромный зал в колоннах, с лепным потолком и с люстрой в виде грозди электрических белых свечей, которые освещали простершего крылья ангела на потолке.
Под сенью этого ангела по субботам происходили танцы, в которых особенно отличался Толь-Толич Бирюльков. С появлением подпоручика он получил от Лизаньки, пр словам штабс-капитана Войкова, «отскоч по всем статьям». Но он не унывал. Танцевали польку-кокетку, падекатр, мазурку, вальсы и неведомо как проникший сюда «верблюжий танец», который входил в моду на Западе. Распорядителем танцев был месье Антуан, кумир дам, властитель золотой гостиной, где играли в карты.
В отлично сшитой визитке, с гладко зачесанной головой, так что недурно маскировалась плешь, с томным лицом кинозвезды вроде Мозжухина или Худолеева, он был безумно вежлив и приторно любезен. Пересыпая певучую свою речь с легким польским акцентом французскими, немецкими, английскими словами, он возглашал: «Медам! Месье! Кавалеры меняют дам!» Или: «Милостивые государыни и милостивые государи, не будем тратить драгоценное время. Стол не должен страдать. За дело, за дело, господа! Faites vos jeux, messieurs!»
Родион готов был биться об заклад, что месье Антуан и есть тот самый шулер Казимир Святковский, с которым его свела судьба в тюрьме. В том и было преимущество Родиона, что он узнавал всех, а его — никто. Он не танцевал, в карты не играл, у него было много времени для наблюдений.
Играли обычно в «железку» — шмен-де-фер. Месье Антуан играл безукоризненно и — странно — почти всегда проигрывал, проигрывал беспечно и весело.
«Почему так, — спрашивал себя Родион, — профессионал-шулер, а проигрывает? Может, это такой прием?» «В картах, кохана, нет везения, есть только умение, — поучал его некогда Святковский, открывая ему секреты своего ремесла. — И заметьте, настоящий игрок никогда не выигрывает. Это плохой стиль — выигрывать. Зато загребают соучастники, особенно когда игра идет, так сказать, на спуск со всеми дольщиками и мазунами. Компрене?»
Но тогда кто его партнер? Не Бирюльков ли? Или на пару с шулером умно и ловко работает офицер-инвалид? Родиону приятнее было бы подозревать Бирюлькова.
Как-то в домашнем театре разыграли сцены из «Дон Кихота», инсценированного Войковым. Сам Войков исполнял рыцаря печального образа, он очень подходил для этой роли, «протяженно сложенный», как он говорил о себе, худой, костлявый, с нервным тиком и медленным голосом. И вот в сцене, когда странствующему рыцарю попадается навстречу клетка со львами, воображаемая Дульсинея Тобосская — Лизанька — явилась Дон Кихоту и предложила ему сразиться со львом в ее честь.
Рыцарь удивленно и печально поклонился своей даме и направился к клетке царя зверей, который гневно метался среди железных прутьев. Бирюльков это здорово делал. Все мигом разбежались, лишь Санчо Панса, которого играл подпоручик, остался, вопреки воле режиссера. Он стоял в двух шагах от Дон Кихота, открывшего клетку со львом, и блестящими глазами пожирал всю эту грубо сооруженную бутафорию, которая, однако, казалась бедному фантазеру самой действительностью.
Зверь, который только что бесновался, присмирел, отполз в дальний угол клетки и затих, повернувшись к рыцарю задом.
Ничто не мешало Дон Кихоту начать свой монолог. Но в этот миг к нему подвинулся его верный оруженосец и сказал с необычайной естественностью и простотой:
— Не надо, ваша милость, сражаться с этим смирным зверем. Поберегите себя для подвигов иных. Он слишком жалок. С таким сразиться — немного чести. А может быть, страдания и неволя сломили его…