Подергивая бровью и подмигивая, Войков произнес речь о том, что путь к совершенству идет от подчинения авторитетам к их ниспровержению, ибо авторитеты, которые сначала возглавляют колонну, со временем начинают отставать и плестись в хвосте.
— А потому, сударь, никаких дуэлей. К черту! Не слушайте никого, не делайте глупостей. Глупость умного гораздо заметнее глупости дурака. Этот губернаторский барбос укрылся от фронта в тыловых канцеляриях, ходит в должность и обольщает инфанту. Говорят, не повторяй клеветы, если ты не хочешь стать ее соавтором. Трагедия бездарности в ее бездарности. А он к тому еще слишком глуп, чтобы заметить, что у него недостает ума. Но он всадит вам пулю в живот и прослывет героем. Трус, прослывший храбрецом, — это уж не такая редкость. Не будьте же простаком, не подставляйте свою шкуру под пулю какого-то байбака и лоботряса. Ах, дорогой, заблуждения искренности всегда трагичны. Вы защемили ему нос — совсем как у Достоевского, великолепно, пусть остается с носом. А самолюбие?.. Рак тоже самолюбив: краснеет, когда его варят. А коли барбос хочет смыть позор, — пожалуйста, своей кровью на фронте. Молчите, юный друг мой, не надо слов. Не откровенничай даже с другом, ибо дружба тоже не вечна. Такова восточная мудрость. Хочешь знать, что думают о тебе люди, спроси себя, что ты думаешь о них. Адье! — С порога обернулся и добавил: — Но если он будет настаивать, рассчитывайте на меня, я буду вашим секундантом. Если он ухлопает вас, я ухлопаю его. Мне просто приятно будет отправить на тот свет вслед за умным дурака.
— Виват!
Подпоручик был тронут добротой и великодушием Войкова. «Он все-таки достойный человек», — подумал Родион, а вслух сказал, прикладывая руки к груди:
— Благодарю, от всей души благодарю. Здесь таких, как вы, мало. Но я знаю места, где хороших людей гораздо больше. — И он поделился доверчиво своими мечтаньями о стране добра и справедливости, где нет ни зла, ни лжи, ни подлости, ни гнета.
— Браво, подпоручик! Это гениально! — отвечал Войков, казалось хитро подмигивая ему. — Интуиция — это чутье разума. Вам остается выработать конституцию этой выдуманной страны.
— Не говорите так, я не выдумал ее! — воскликнул Родион с волнением, заблестевшим в его глазах. — Она существует. И конституция ее проста: люди все равны и все свободны, и все должны работать, и всё принадлежит всем. Единственный вид собственности — на мысль, и то до тех пор, пока она не обнародована. Да и может ли мысль принадлежать одному человеку? Ведь она возникает одновременно у многих, только редко кто способен ее выразить и еще реже — написать. Я согласен пройти тысячи и тысячи миль, преодолеть любые препятствия, я согласен драться с чудовищами и драконами ради этой прекрасной страны будущего. Пусть не я, пусть другие придут в эту страну, а я останусь неведомым солдатом, павшим ради счастья людей…
Он говорил с фанатической убежденностью, глаза его блестели от слез, лицо светилось верой и волей, и Войкову сделалось не по себе перед этим фанатиком.
— Ого! — сказал он. — Да ваша страна воинственна.
— А идеи всегда воинственны, — отвечал Родион. — Непримиримо воинственны. Они рождены разумом. А в природе нет ничего более дерзкого и более воинственного, нежели человеческий разум. Да и какой мир может быть между Галилеем, Коперником и святейшей инквизицией? То, что непостижимо создано богом, постигается разумом. Только оружие разума — доводы и доказательства, а не костер. И если разум не согрет любовью к людям, он темен, жесток, бесчеловечен. — Произнеся столь бурную тираду, Родион смутился и замолчал.
Губернатор Ноль страдал бессонницей. Снотворное на него уже не действовало. Он придумал свою усыпляющую систему: сперва считал до ста, потом до тысячи. Но это не мешало ему думать, вспоминать, копаться в давних обидах и былых неудачах. Он ворочался, кряхтел, пыхтел, мешая спать своей благоверной, окончательно откочевавший от него в соседнюю комнату.
В эти бессонные часы его озаряли поистине гениальные мысли: он приказал снять в городе все железные и чугунные ограды, чтобы перелить их в пушки; теперь весь этот лом и хлам валялся и ржавел на задворках. Надо бы, думал он, музыкальные вечера начинать и кончать гимном. Надо бы, думал он, чтобы благомыслящие люди, как чиновные, так и духовные, читали свои речи, проповеди, даже тосты и спичи по бумажке, дабы не вкралась какая-нибудь ошибка или обмолвка, особенно нежелательная в военное время. А еще лучше, пусть любая печатная строка, даже визитная карточка, носит внизу гриф: «Дозволено цензурой».