Выбрать главу

В тот августовский пасмурный день, когда подпоручик и его денщик шли на вокзал, чтобы покинуть город, прибыл проездом из ставки государь император. Навстречу августейшему гостю вышла манифестация с портретом рыжего голубоглазого человека в полковничьем мундире. Она остановилась подле памятника поэту.

На постамент взобрался бородатый дядя в поддевке и лаковых сапожках, подстриженный в скобку. Вобрав голову в плечи, расставив толстые ноги и натужно выпучив глаза, он раскатисто, низко и трубно рычал: «Ур-р-ра!» Точно человекоподобное животное, разинув черный рот, издавало это протяжное, угрожающее, гулкое и злобное рычание. И вся толпа, словно загипнотизированная, заревела в один голос: «Ур-р-ра!» Родион с изумлением и тревогой присматривался к людям, как будто впервые в жизни увидел такие потные, багровые, исступленные лица, полные тупого и пьяного восторга.

Показался царский кортеж. В открытом автомобиле меж двух дородных генералов сидел маленький рыжеватый полковник. Вид у него был боязливый и неуверенный. Откинувшись на мягкую спинку сиденья, он как будто старался забиться поглубже и спрятаться за полнотелыми своими придворными.

И, глядя на него, Родион вдруг вспомнил сказочку про царя Гороха Неразумного, мигом обернувшегося перед буйным воображением подпоручика южноамериканским тираном, которому достаточно было махнуть платочком, чтобы платочек окрасился кровью. И тогда подпоручик стал торопливо пробираться сквозь толпу, чтобы уйти отсюда. Но толпа плотно сжимала его, и он начал наступать людям на ноги. Ему помогал Филимон, проталкиваясь локтями и кулаками. Кто-то взвизгнул от боли, кто-то завопил истошно, наступило замешательство. И вдруг, словно подстегнутые внезапно пробудившимся инстинктом страха перед незримой опасностью, люди ринулись врассыпную, оголив целый опустевший квартал, по которому среди цепей полицейских проезжал насмерть перепуганный царь и его свита.

Часть пятая

Время терять и время находить

Глава двадцать девятая

Возвращение блудного сына

Ранним сентябрьским утром, пахнущим яблоком даже в городе, Родион прибыл домой в сопровождении своего верного Филимона.

Они пошли от вокзала тою же дорогой, которой два с лишним года назад уходили на войну. Все было по-старому, разве только появились длинные «хвосты» за хлебом и керосином, и много изможденных женских лиц, много нищих, калек, увечных, и повсюду поломанные тротуары, облупленные дома, заржавевшие трамвайные рельсы…

Вид родного города взволновал Родиона. Он шел, заметно прихрамывая, обеспокоенный мыслью о родных, о которых ничего не знал вот уже более двух лет. Вот выгоревший дом с черными орбитами окон, и Родиону вспомнилась кукла, которую он спас. Он грустно улыбнулся; с тех пор совершил он немало подобных подвигов.

У Родиона сильно билось сердце, когда он приблизился к рабочему поселку, который тоже обветшал.

Родион вдруг увидел Анну. Она шла от единственной на весь рабочий поселок водопроводной колонки, шла ему навстречу, подоткнув юбку, обнажив загорелые крепкие икры, с двумя полными ведрами на коромысле, перекинутом через плечо.

Она совсем не изменилась, рыжая, статная, с повязанной на голове косынкой, из-под которой выбились, сияя на солнце, огненные кудри, с желтоватым, как спелая антоновка, лицом и прекрасными серыми глазами под темными крыльями бровей.

Родион остановился и оцепенел, не в силах вымолвить ни слова.

Анна не сразу узнала в этом маленьком, стройном и тонком офицерике своего давнишнего ухажера, над которым, грешница, и она, бывало, потешалась втихомолку. Она было прошла мимо и вдруг, словно от какого-то внутреннего толчка, обернулась, побледнела и застыла. В следующий миг кровь густо кинулась ей в лицо.

— С полным встречаю, — сказала она в замешательстве, повторяя безотчетно те же слова, что говорила два года назад при последнем свидании.

И точно так же и он повторил безотчетно однажды сказанные слова:

— Можно, я помогу вам?

— Не надо, мы привычные, — ответила она смущенно и опустила ведра на землю.

Как будто не было двух лет разлуки, даже слова были те же, что и тогда. Но оба чувствовали, что они сами сделались совсем другими людьми, и прежние слова их, такие скупые и незначащие, теперь полны, однако, иного смысла и значения.

И такое ликование наполнило сердце Родиона, что он выхватил из кобуры наган и разрядил в воздух все семь его патронов.

— Что ты делаешь, сумасшедший! — закричала Анна ни жива ни мертва от испуга и восхищения.