— Пол-России захапал, мироед! — сказал старичок фальцетом и плюнул в сердцах.
Родион с удивлением подумал и тут, же сказал:
— Странно, даже среди нищих тот же волчий закон — сильный хватает за глотку слабого. И слабый покорен, запуган, забит…
Черный Силыч мрачно ответил:
— Нехорошие у тебя думки, твое благородие! Ты чего хотишь, всех поровну обездолить? На всех одну халупу с нарами. Оно понятно, откуда и куда бежишь. Да тебя удавить мало, антихрист!
Нищие побросали карты, сгрудились вокруг гостя, не выражая, однако, ему сочувствия. Более того, они, похоже, взяли сторону своего вожака.
— Пойдем-ка, твое благородие! — сказал Филимон. — Видал, какая оказия-проказия. На ус наматывай. — Повернувшись к черному Силычу, не без ехидства добавил: — Возгордился, козява! Погоди, еще с тобой в свои козыри сыграем.
Но подпоручик и не думал уходить.
Никогда еще Филимон не видел подпоручика в состоянии такого хладнокровного бешенства. Родион отвернул шинель и вынул из кобуры револьвер. Наступила невероятная тишина. Даже Филимон струхнул.
— Твое благородие, опамятуйся!
— Не мешай, Филимоша! Словами зла не победить!
Силыч совсем заробел.
— Господи! Ваше благородие, смилуйтесь!.. Да я что… я ничего… — Он даже икать стал от страха.
— В бога веруешь? — спросил подпоручик властно.
— Верую.
— Крест есть?
— И есть.
— Доставай!
Трясущимися руками Силыч расстегнул ворот рубахи: рядом с крестом висела ладанка.
— Что у тебя в ладанке? — спросил подпоручик, держа Силыча под дулом револьвера.
— Ни-и-чего! — заикаясь ответил Силыч.
— Врешь! — взревел старичок. — Там у тебя наши расписки, ирод!
Нищие поняли, что происходит, и разразились криками:
— Обобрал всех, иуда! Так его, ваше благородие!
— Снимай ладанку, — приказал подпоручик.
Силыч пал на колени и взмолился.
— Снимай ладанку, — повторил Родион. — И поторапливайся.
В ладанке оказались расписки и четыре золотые десятирублевки. Расписки подпоручик разорвал и бросил в огонь печурки, а золотые монеты передал общине на раздел.
Силыч закричал, упал на пол и стал кататься и рвать на себе волосы.
Но Родион еще не закончил расправы.
— Не кричи! Слушай и повторяй за мной.
Стоя на коленях, ополоумевший Силыч повторял дрожащим и рвущимся голосом:
— Клянусь перед богом и людьми. Отказываюсь от всех приходов, кроме того, который положен мне общиной. Возвращаю людям их права, которые я отнял силой, хитростью и в лукавой карточной игре. Клянусь не мстить и не требовать обратно ни расписок, ни золота. На том целую крест. А коли нарушу клятву, пусть община меня изгонит и побьет камнями, аминь!
Бескровными губами Силыч поцеловал крест. Нищие безмолвствовали. Подпоручик и его денщик покинули сторожку.
Небо вызвездило. Зарницы обжигали темный небосвод. Пахло осенней травой и прохладой.
— Ишь, скряжники, — проговорил все еще возмущенный Филимон. — Таких и свет не видывал. Нищий на нищем не ищет, а тут из-за ломтя друг другу глотку перервут. Страсть. И хуже всех Силыч! Аспид, самоуправец, истинный тиран. Смотри, как народ в дугу скрутил. Что ты скажешь?
— А что тут скажешь? Подержит человечек хоть немного власть в руках и начинает понимать, какая это сладостная игрушка, глядишь, и уж не хочет ни за что с ней расстаться. Вот и не надо, чтобы эта игрушка надолго застревала в одних руках. — Он, похоже, отвечал каким-то своим мыслям. — А Силыч что — ему уж не подняться. Что он без долговых расписок? — Родион помолчал, занятый своими беспокойными мыслями. — Слушай! — сказал он вдруг. — Если попадемся, назовись тогда чужим именем.
— Это почему же? — насторожился Филимон.
— Чтобы не дознались про Лушина.
Но Филимон отказался.
— Уважил бы, Родион Андреич! — сказал он угрюмо. — Нечто мы без понятия. Только как крещен, так и помру. Сам небось видишь, какая с тобой петрушка получилась. Ты его, Шуйского, на порог пустил, а он, нечистая сила, тебя же из собственной шкуры выжил. И бродим мы с тобой по степу чисто волки.
Родион рассердился:
— Садовая твоя голова! Соображай! Дознаются про убийство надзирателя, Лушина повесят и тебя заодно.
До сознания Филимона впервые дошла мысль — сколь велика опасность, он даже ахнул.
— Царица небесная, смилуйся! — Он истово перекрестился. А помолчав, уныло сказал: — Не выдюжим, Родион Андреич! Характер такой! Твоя правда: садовая моя голова. Нету во мне хитрости, лукавства нету, умишком сир и наг. Где уж мне чужим именем назваться.