Долго сидел он, охваченный скорбью и унынием, глядя прямо перед собой слепым и тяжким взором на стену, испещренную надписями. Он видел мать и Анну, которым принес так много горя, и мертвого отца, с которым не простился.
Он не слышал, как принесли ему тюремную баланду, и не видел надзирателя, который, что-то сказав ему, унес остывшую похлебку. Он не запомнил, сколько времени просидел, застыв как камень.
С протяжным скрежетом отъехала дверь, обитая железом, на пороге встал тюремщик и возгласил:
— Аникеев-Шуйский! На допрос!
Следователь Филаретов, чиновник военного времени, ожидал увидеть ловкого плута и пройдоху, сумевшего втесаться в офицерскую среду и околпачить чуть ли не самого губернатора, и был поражен видом арестованного: одежда на нем обветшала, шинель, побывав на фронте, обтрепалась, покрытые засохшей грязью сапоги обносились, как будто он возвратился из дальнего и трудного похода, претерпев неисчислимые лишения и невзгоды. И лицо его, усталое и печальное, никак не вязалось с представлением следователя о выжиге и проныре.
«Грустные глаза, — сказал себе следователь скептически, — бывают и от несварения желудка, и от неверности жены». Он сам страдал и от болезни желудка, и от непостоянства жены и горько смеялся над тем и другим, и над собой, и над всей своей неудачной и беспорядочной жизнью.
«Человек, который состоит из сплошной двугорбой буквы „ф“ — Феоктист Фролыч Филаретов, не может не страдать запоями», — говорил он, когда на него находила полоса.
Следователь Филаретов был человек честный: взяток не брал и строго соблюдал закон, без поблажек и послаблений. И поэтому жилось ему трудно. Но он не ожесточился и не делал зла ради зла, а это уже было добро.
Лжеподпоручик вошел к нему, заложив руки за спину, как полагается заключенному, и Филаретов удивился:
— Вы, видать, уже сидели в тюрьме?
— Да, дважды, — отвечал арестованный, еще более изумив следователя непривычной откровенностью.
— А за что, позвольте спросить?
Тихо и неловко улыбаясь, Родион рассказал, как впервые был арестован по нелепому и трогательному поводу. Маленькая девочка резвилась на лужайке. Такие лужайки бывают и в черте города: две-три березки, не огороженные забором, и свежая, весенняя, еще не вытоптанная травка. Девочка ловила солнечных зайчиков, которые пускал ее дед. Она расшалилась. А тут подошел трамвай, девочка вскочила в вагон, а хромой дед остался. Девочка заметалась, начала кричать, она совсем по-взрослому заламывала руки. Кондуктор попался черствый и злой. Тогда Родион дернул за веревочку колокольчика и остановил вагон. Вожатый затормозил слишком круто, люди попадали в проходе, кто-то ушибся. Люди рассердились, а кондуктор вызвал городового. И Родиону пришлось сутки посидеть в участке среди воров и проституток. Некому было выручить его, ведь он сын бедного столяра…
Следователь улыбнулся.
— Наверно, и в другой раз попали по такому же поводу, — сказал он и больше не стал об этом спрашивать.
Он раскрыл лежавшую перед ним на столе тощую папку с надписью: «Дело лжеподпоручика Аникеева-Шуйского». В ней было всего две-три бумажки.
— Ничего, — сказал он небрежно, похлопывая по папке, — она скоро располнеет, разбухнет и даже размножится. Садитесь, подпоручик! Поговорим.
«Так начинал допрос и Владо-Владовский», — подумал Родион настороженно.
Резкий свет лампы падал на лицо следователя, испитое, сероватое, с мешками под глубокими глазными впадинами, неопрятно выбритое. Судя по лицу его, он погряз в нужде, подумал Родион.
Следователь прикурил от папиросы новую папиросу, погасил в пепельнице среди кучи окурков еще один и, со вздохом затягиваясь дымом и пуская его ртом и носом, сказал:
— Следователь в некотором роде и духовник. Разреши долг, яко же и аз власы. Так молила об отпущении грехов у господа бога великая блудница Мария Магдалина. И ей простилось.
— Куда уж мне до Марии из Магдалы, — сказал Родион с неожиданной иронией в голосе.
— Вы не лишены юмора, — значит, живой человек.
Следователь задал Родиону несколько вопросов о его сословии, образовании, биографии. Родион отвечал коротко, откровенно и правдиво.
— Вы были рядовым?
— Так точно.
— И самовольно произвели себя в подпоручики?
— Да.
— Зачем вы это сделали, позвольте спросить?
— А затем, чтобы избавиться от неравенства и солдатского бесправия, — ответил Родион.