— Никак нет, мы в полном соображении, — отвечал Филимон. — А губернаторская дочка Лизанька — это точно, она чуть было его не обкрутила. Пантоминным способом донимала его, без слов, значит. Со стороны ежели смотреть, вроде как гримасы строила, хурлю-мурлю, так сказать. Обаловать его задумала. И чего он в ней нашел? Юрод — да еще с вывертом. Квелая она, малявка, ну, по-нашему, кожа да кости… одним словом, мымра.
Судейские рассмеялись. А обвиняемый Аникеев низко свесил голову. Он слушал показания Филимона, которые шаг за шагом восстанавливали печальную историю подпоручика, самозванца и авантюриста.
— И с лица она тоже вроде кукиш наизнанку, — продолжал Филимон, не обращая внимания на взрывы хохота. — А мамаша ейная всяких слов смешнее: спереди два ведра, сзади корыто и бадья, шеи никакой, и голова что тыква… А сам губернатор — немец, слова русского по-русски не скажет, все «фы» да «фы», а Филимон у него «Вильмон»… и порядок у него в губернии полный, по слову божьему, а ослушников порют…
— Будет глупости болтать; — остановил его председатель, утомленный этим потешным и небывалым допросом. — Это все к делу не относится.
— Я и говорю, вот именно, не относится, — подхватил Филимон самым добродушным и глуповатым тоном. — У него своя Анюта, своя родня, искони русская. Зачем ему в немцы лезть? Тьфу, басурманово отродье. Он простой русский человек, и нечего ему на чужое добро зариться. От добра добра не ищут.
— Отставить! — хмуро и резко произнес председатель. — Экой ты болтун, голова пухнет. Отвечай на вопрос: ты подтверждаешь, что этот человек есть рядовой и дезертир Аникеев?
Филимон насторожился и помрачнел.
— Рядовой — это точно, подтверждаю, а что дезертир — не подтверждаю, никак нет.
— А на следствии показал, что дезертир. Как же это у тебя получается? Вот в протоколе написано…
— Не я писал, вашескородие! Я кресты ставил. Грамоте не сподобился. Родион Андреич обучать было начал меня, так сцапали… Эх, — молвил он в сердцах, с внезапным приливом бешенства, — я бы этого карася, наклепал который на нас, уж расписал бы я ему, поганому цирюльнику, хурло-мурло на славу… Душу из него винтом вынул бы.
На этом допрос его прекратился. К судейскому столу был вызван свидетель Чахлин.
Когда Чахлин, заикаясь от страха, начал давать показания, Филимон вдруг закричал вне себя:
— Ах ты Иуда Искариотский!..
Председатель предостерегающе постучал пальцем по столу.
А Чахлин сделался как мертвец. И хотя он был огражден от силача конвойными и высокой загородкой, он дрожал всем телом. Его показания стали сбивчивыми, сумбурными. Председатель рассердился и велел ему замолчать.
Потом привели свидетеля Лушина. Он был в кандалах, они гремели при каждом его движении, и Филимон, поняв вдруг, что и его тоже вскорости закуют, приуныл.
— Лушин Александр Иванов сын, по прозвищу Коростель, тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года рождения, подследственный каторжанин, находящийся в бегах, — возгласил председатель, — расскажите суду, когда и при каких обстоятельствах вы встречались с Аникеевым?
Лушин ответил:
— Несколько дней мы пробыли с ним в одной камере.
— А он знал, что вы беглый каторжник?
— Не думаю. Я, по крайней мере, ему об этом не говорил.
— Обвиняемый Аникеев, вы знали, с кем сидели в камере?
— Знал.
— И о том, что он обвиняется в убийстве, тоже знали?
— Знал. Но я также знал, что он никого не убивал.
— Откуда вы это могли знать, Аникеев? — спросил председатель.
— Об этом знала вся тюрьма, — отвечал подсудимый. — Да и какой смысл убивать было Садилова? На его место другой станет. Это только на руку тюремщикам. Недаром в тюрьме поговаривали, что вся история с убийством Садилова — сплошная выдумка, чтобы легче было прикончить Лушина втихаря.
— Молчать! — резко и сердито сказал Маслюков. — Вы слишком много позволяете себе. Вздор какой! Прикончить без суда и следствия — это даже не по-христиански. А мы христиане и живем в православной стране. Садитесь, обвиняемый Аникеев! — И снова обратился к Лушину, который слушал Родиона с блеском одобрения в темных глазах: — А вы говорите, что об убийстве Садилова он ничего не знал.
— Убийства не было, — отвечал Лушин. — Побег с каторги был, а убийства не было.
— Как так не было? — Маслюков даже опешил.
— Да, не было. Садилов упал в воду, а плавать не умел. Барулин кинулся спасать его, споткнулся, нечаянно задел бревно, оно и накрыло обоих. Садилова спасти не удалось, его унесло сильным течением.