И, усевшись, продолжал:
— Вон в наших заозерных краях происшествие случилось — прямо чудо. Жил купец Парамонов Нафанаил Прокундиныч. Житуха у него была буйная, харч неописуемый, нрав лютый, мордобойщик и скулодробитель — первый сорт. Кого в разор, кого по миру пустил. А в разгул пойдет — тут уж держись, потому как вся власть у него на откупе и всяк перед ним козява. Размордел Нафанаил — ужас, такая кумплекция, из одного троих накроить можно. По прошествии времени хватила его кондрашка, помер без причастия и соборования, ровно басурман какой и варвар. Ну, преставился, схоронили его, доброго слова не сказали. Стала понемногу людская память остывать…
Внизу на платформе суетились люди, кричали, плакали, паровоз пыхтел отрывисто и гулко, а здесь было тихо, и люди замерли в недоумении и любопытстве перед этим неожиданным рассказчиком. Даже Родион с изумлением обнаружил, что эта история и ему неизвестна.
— А тут случись на кладбище оползень, — продолжал Филимон. — Могилку Нафанаила начисто снесло, гроб наружу вышибло, он и приоткрылся. Батюшки-светы, святые угодники, лежит Нафанаил ровно живой. Лист зеленый на грудь ему упал, когда хоронили, — и тот нетленный. Оторопь народ взяла, страх и великое смущение: чудо, святой человек, а его почитай злодеем величали. И пошло в народе брожение — прямо страсти господни. Кто говорит, нетленные мощи, а кто сомневается. «Зверем, говорят, жил, в слезах сиротских купался, ирод, вот его земля и не принимает, извергла нечестивца окаянного». А другие супротив возражают: «Раз, говорят, нетленный, стало, знать, богом отмеченный, а кротость в нем и благодать незримая». Тут какой-то мужичонка волком взвыл. «Незримая, — кричит, — а ну, глянь-ка, вон она, незримая. Видал, хурло-мурло расписано? Его рук дело. Хоть рукавом закрывайся, анафема!» И точно, весь до того покорежен — смотреть несносно. Ну что ты скажешь? Поскакали гонцы в Санк-Петербурх, в святейший синод: как быть, вроде праведник и опять же злодей. А тут дело и вовсе наизнанку обернулось. Надо же. Пошел мужик бредень ставить, глянь, а на бережку черт сидит. «Свят, свят, — говорит мужичонка, — какого черта к нам припожаловали?» — «Не изволь беспокоиться, — отвечает черт, — как мы за душой Нафанаила-грешника припожаловали». — «Что ты врешь, нечистая сила, — говорит мужик, — нарочные поскакали в Санк-Петербурх причислять его к лику святых, а ты такую ересь несешь». А черт ему в ответ и эдак копытом нахально играет: «Поскакать-то, говорит, поскакали, а доскачут ли?» Он, вишь, чертова плесень, поганая душа, запродался самому Вельзевулу, а как время его пришло, он, вурдалак, в землю юрк — и поминай как звали. Потому земля тут известняк, ни воды, ни воздуха не пропускает, червю негде завестись, вот и вся разгадка. Лежит, чертов недоносок, нетленный, ровно в колыбельке, и достать его оттуда невозможно. Сатана чуть было со злости кусаться не стал. «Я, — кричит, — его из-под земли, подлеца, достану, а не допущу такого самоуправства. Вексель дал, а платить не хотишь. Дураков нет». Пришлось к самому господу богу обратиться. «Так и так, говорит, явите божескую милость, ваше высокоблагородие! Не давайте людишкам впасть во грех и исступление. Ведь сколько они от него лютых стражданий приняли. Он и тиранствовал, и охальничал, изголялся как мог, невинных казнил, убивал за ради потехи, детишек от матерей отрывал, почто ему в святых угодниках пробавляться». А господь бог заартачился: «Что, говорит, землей накрыто, то забыто. Да и церквей понастроил этот Нафанаил немало». Тут и сатана взвился. «А что, говорит, про воскресение из мертвых слыхали, вашескородие? Воскреснет тебе угодничек, а он весь в крови безвинной. Срамота и стыд на весь белый свет. В него бы осиновый кол забить, чтоб и помину о нем не осталось. Почто людишек обижаешь? Люди правду ищут». А господь бог смеется: «Эка, говорит, хватил. Умный-умный, а дурак. А ты правду видел, чтоб безо всякой лжи? Нет такой. И золота чистого нету. Правда без лжи не живет. Тут в плепорции дело: не слишком чтобы много и не слишком мало, а в акурат. Так-то, братец мой лукавый! Людишки — они тоже, знаешь… будет им ужо потешенье… каждому своей правдой жить охота. И всяк говорит — моя правда. Тьфу!» Сколько времени сатана с богом препирались, а только осерчал лукавый под конец. «Буде, говорит, митинговать, вашескородие! Буде тянуть волынку с ходынки. Давай по святому писанию: кесарю кесарево, а богу божье». Бог и сдался. Но покуда бог с чертом спорили и гонцы туда-сюда скакали, от грешного Нафанаила такой адский дух пошел — ужас, с ног сшибает, головокружение и коленки подгибаются. Вот они — славные дела-то. Народ — он разберется. И правда скажется. Сколько ни темни, завсегда скажется.