— Уложит он нашего, как пить дать, — досадовал русский. — Гляди, детина вымахнул, чисто буйвол.
И верно, «буйвол» уложил русского на обе лопатки. Немцы одобрительно зашумели. Но тут Чернодворов сказал:
— Неправильно. Пущай немец с Барулиным поборется. Тогда будет правильно.
Кто-то закричал:
— Давай Барулина. Выходи, Филимон, покажь немцам русскую силу.
Но Филимон смущенно и неловко улыбался:
— Не смею, братцы! Потому по нечаянности изувечить его могу.
Солдаты и слушать не хотели.
— Постоять не можешь. Похваляешься только, чертов балабон!
И немцы, уразумев, в чем дело, тоже стали насмехаться над Филимоном.
Тогда силач потер ладони и заявил:
— Ладно, братцы, не бранитесь. Раз такое мирское решение, пущай по-вашему будет. Только немцу поблажку дам по справедливости: стану ровно вкопанный, оторвет меня от земли — его победа. А то по нечаянности какое ему вредительство сделаю, немцы обидятся. Скажут, вот козявы, мы с ними по-людски, а они по-свински. Негоже.
Когда Родион объяснил немцам предложение силача и чем оно вызвано, немцы сначала было зафыркали. А «буйвол» молча обошел своего противника, приглядываясь к нему маленькими сверлящими глазками, расположенными очень высоко на длинном лице. Внезапно изловчился, рывком схватил Филимона поперек туловища и застыл в каком-то нечеловеческом напряжении, обливаясь потом и скрипя зубами. Как ни старался он сдвинуть Филимона с места, ничего не выходило. Он то наваливался на него всей тяжестью своего огромного тела, то тянул его на себя, то пробовал раскачать, словно корчевал могучий пень, Филимон был недвижим, он точно врос в землю, казалось, даже ушел в нее по щиколотку.
Тогда немец, освирепев, попытался подсечкой свалить русского. Словно угадав коварство его, Филимон слегка подогнул ногу в колене, она спружинила и позволила ему устоять.
«Буйвол» окончательно выдохся, его лицо, на котором выделялись, словно вытесанные, надбровья, скулы, подбородок, свело судорогой бессилия и ярости. Тогда Филимон Барулин, улыбаясь во всю ширь рта, поднял его, подбросил и поставил на землю.
Все были ублаготворены таким великодушием силача, а побежденный выругался крепким русским матом и в знак дружбы предложил Филимону бутылку коньяку. Коньяк силач взял, а от дружбы отказался, не прощая вероломства.
Родиона вдруг нестерпимо возмутила подлость «буйвола»: ведь его каверзный подвох, увенчайся успехом, мог привести всех этих мирно настроенных солдат к звериной потасовке. И он резко сказал по-немецки, указывая рукой на «буйвола»:
— Этот ваш солдат силен, но труслив и, как трус, коварен. Бойтесь его. Из таких людей составляют полицейские и карательные отряды, такие молодчики гонят нас на бойню, подхлестывая сзади пулеметами.
По тому как «буйвол» переменился в лице, Филимон понял, что ему лучше держаться поближе к своему дружку.
— Недавно, — продолжал Родион спокойнее, — один ваш умный солдат говорил мне: Германия проиграет воину, но она затеет новую войну. Это очень похоже на правду. А кому нужна война? Менее всего солдату. Но кому-то она нужна, раз происходит. Не тем ли, кому она выгодна… Смеем ли мы молчать? Настанет ли пора, когда человек только во сне будет вспоминать войну? Кто из нас в детстве не летал во сне и не падал? Но мало кто знает, что это отголоски стародавних времен, когда первобытный человек жил на деревьях. Во сне он срывался на землю, где его подстерегали хищники и гады…
Он говорил странными и непривычными словами, этот смешной маленький солдат в клоунских сапогах, с горящим взором фанатика и пророка.
И задал же он работу немецким унтерам, которые хлопотливо бегали, разгоняя своих солдат, слушавших русского безумца.
Стемнело, высыпали звезды, блестя и разгораясь в темном небе, и Млечный Путь опрокинул мириады звезд на землю. Они мерцали и гасли, а иная, описав светящуюся дугу, падала и исчезала в ночном сумраке. А Родион не успевал ничего загадать.
И вновь к нему пришла Анна и стала подле него, унылая и печальная, в лаптях и с котомкой — привычный вид знакомой с детства странницы, идущей по святым местам.
Но Родион не протянул к ней руку и не заговорил с ней. Его не покидало сознание, что это не живая Анна, а лишь призрак ее. А живая Анна ушла, и вместе с ней ушло его воображение, которое отныне скиталось по дорогам в бесплодных поисках ее.
Аникеев спасает солдат от газовой атаки
Ночью был получен приказ — начать наступление. Это было тем страшней, что предстояло драться с людьми, с которыми днем братались.