— Так кто бы мог подтвердить? — повторил вопрос председатель.
— Все честные люди.
Ответ показался Обидину уклончивым.
— Сведения, полученные из вашего родного города, этого не подтверждают.
— Значит, там не так уж много честных людей.
Обидин полистал дело и прочел строки, из которых неоспоримо явствовало, что подпоручик Аникеев-Шуйский, осужденный царским судом, ничего общего не имеет с каким-то рядовым Аникеевым.
Родиону подумалось, что такие сведения мог дать Пососухин, и он высказал свое предположение вслух.
— А кто это Пососухин? — поинтересовался Обидин.
— Думский деятель.
— Вы его знаете?
— Достаточно, чтобы сохранить о нем самые дурные воспоминания.
Обидин едва заметно усмехнулся. Перед ним несомненно стоял подпоручик, и это обстоятельство еще более отягощало положение Аникеева.
— Нет, бумага подписана неким Филаретовым.
— Филаретовым? — переспросил Родион. — В былые времена он выказал гораздо больше расположения самозванному подпоручику Аникееву-Шуйскому. Но это флюгер, который тщится стать компасом.
Обидин не смог скрыть улыбки.
— Вы были разжалованы царским судом. Как же вы снова превратились в подпоручика? — спросил он.
Родиону легко было это объяснить: революция возвратила ему свободу вместе с правами.
— А почему опять самовольно стали рядовым?
И это Родион объяснил.
— Вы из какого училища? — По привычке опытного юриста Обидин стремился к установлению истины, хотя в данном случае она была излишней, потому что участь обвиняемого все равно предрешена.
Родион отрицательно покачал головой, он не хотел лжи.
— Стало быть, вы были произведены на фронте?
Родион промолчал.
— За что вы получили солдатского «Георгия», будучи подпоручиком?
— Примерно за такое же дело, за которое я получил «Георгия» неделю назад.
— Вы и тогда спасали людей?
Скромность, а еще больше печаль воспоминаний не позволили Родиону распространяться. Перед ним возник солдат Игнат Ларионов, который умел свистеть и щелкать соловьем, и слился с образом солдата Афанасия Чернодворова.
Откуда-то слегка подуло, огоньки свечей задрожали, сумрак отхлынул в глубь зала, и на миг выступили из темноты лепные фигуры и статуи. Мерещилось, будто, скрытый сумраком, толпится народ и слушает в тишине вопросы председателя и ответы обвиняемого.
— Да-а! — растянул Обидин, стараясь отделаться от чего-то лишнего, ненужного и даже вредного в его положении судьи. Не мог же он сочувствовать бунтарю, опасному для него, для его круга, для армии, для всей России. Любой ценой надо было привести солдат в повиновение. — Так вы не признаете себя виновным? — сказал Обидин.
— Нет, я не совершал преступления ни раньше, ни теперь, никогда.
Тут вдруг возмутился прокурор Древоед, низкорослый, приземистый, с широко поставленными, как у птицы, глазами, в которых весело играл подрагивающий свет свечей. Он находил, что председатель слишком затянул допрос этого молодчика, несомненно одного из организаторов солдатских комитетов и проводников преступного приказа № 1, сокрушившего русскую армию не хуже поражения.
— Вы считаете, Аникеев, что агитировать против войны во время войны не есть преступление? Вы считаете, что взбунтовать солдат на фронте против их командиров и начальников и призывать их к дезертирству тоже не преступление? А помешать казни дезертиров, сеять смуту, недовольство, разложение тоже не преступление? Что же тогда называется изменой родине?
— Изменой родине? — повторил Родион вопросительно. «Так вот оно, последнее испытание», — подумал он. А вслух сказал: — Но о чьей родине вы говорите? Пососухина? Или безыменного солдата, который покоится в братской могиле?
— Родина у нас у всех одна.
— И у вас, господин прокурор, и у того солдата, которого вы собирались расстрелять? Сомневаюсь. Позвольте задать вам вопрос.
— Никаких вопросов, — остановил его председатель, как бы спохватясь и поняв всю бессмысленность своего либерального отношения к обвиняемому. — Вы не смеете задавать вопросы. Вы обязаны только отвечать.
Родион неслышно вздохнул. И этот судья был груб и нетерпим, впрочем как и все судьи, когда они руководствуются не совестью, а предубеждением, предвзятостью, интересами своей касты, своей среды.