Родион кончил свою легенду и замолчал. И судьи молчали, ошеломленные этим неслыханным последним словом. Даже прокурор с досадой покривился и мысленно выбранил себя: «Но-но, не распускай нюни, тютя!»
Подсудимый оглядел своих судей и печально сказал:
— Вот все. И прибавить мне нечего. — И, точно вспомнив самое главное, чего не сказал: — Но опомнитесь, господа! Возникшее однажды уже не может исчезнуть, если это не мираж и не галлюцинация. А это не мираж и не галлюцинация, это солдатская стихия, и вы ею окружены. Меня называют большевиком. Это так. Я люблю свой народ, народ маленьких титанов. И знаю: тот, кто идет против народа, обречен. Ему не спастись. Он не может не погибнуть, он должен погибнуть. Во имя жизни, во имя будущего! Есть ли среди вас честные, зрячие люди?.. Опомнитесь! Чем ближе к водопаду, тем стремительней бежит река…
Прокурор не дал ему договорить. Обидин был даже доволен. Он был потрясен, и не столько речью подсудимого и тем, что приговорит его к смерти, сколько мыслью о солдатской стихии, разгул которой представлялся ему страшнее Страшного суда.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал ему прокурор после вынесения приговора, явно намекая на его попустительные колебания. И запел свою любимую песенку:
Но Обидин не был уверен, что все это хорошо кончится.
Казнь