— Людей постыдился бы! — ответила Аннушка гневно. — Горланишь, как петух на закате, срам один.
— А ты меня не страми, паскуда! Домой пошла, — не унимался парикмахер. — Я ужо с тобой поговорю, бесстыжая тварь! Под три ноля отделаю.
Родиону почудилось, что исступленный брадобрей сейчас ударит жену, он шагнул вперед и заслонил собой Анну, как это он не раз делал в своем воображении.
Парикмахер оцепенел и не мог выговорить ни слова, а только моргал глазами и быстро-быстро багровел.
— Т-ты что? — спросил он наконец, заикаясь от ярости. — К чужой жене пристаешь? Меж супругами встреваешь? Да я тебе, кобель малахольный, руки-ноги переломаю. Напрочь башку сбрею, самасшедший выродок!
Неожиданно схватил ведро с водой и окатил Родиона с ног до головы и тут же испуганно и поспешно засеменил прочь.
Анне жаль стало незадачливого паренька, но вид его унылой фигуры, облепленной мокрой одеждой, рассмешил ее. Быстро подобрав пустое ведро и не взглянув на Родиона, она торопливо ушла.
Родион смотрел ей вслед с печалью и тоской, глубоко несчастный от сознания, что Анна его не любит.
Привлеченные скандалом зеваки хихикали. Тогда Родион гордо вскинул голову и пошел бравым солдатским шагом, оставляя на дороге мокрый след от стекавшей с него воды.
Глава шестая
Первое испытание, из которого юный Аникеев выходит победителем
Садилось солнце. Надо было торопиться, чтобы не опоздать к вечерней поверке. И все же он опоздал. На пустыре перед казармами еще стояли в строю новобранцы, одинаковые, как дощатый забор, но перекличка уже кончилась и унтер собирался подать команду «разойдись!».
На какой-то миг будущему полководцу представилось, что это для встречи с ним выстроены войска. Недаром же все головы повернуты в его сторону и унтер безмолвно и почтительно ожидает его приближения. Точно по волшебству встали его испытанные полки, совершившие с ним немало славных походов.
Но мираж рассеялся. В синеющей вечерней мгле стояли рекруты, которых еще не успели обмундировать. Широко, приветливо улыбался правофланговый Филимон Барулин, а унтер изумленно и сердито хлопал глазами с белыми коровьими ресницами, и офицер в надвинутой на брови фуражке недоуменно вопрошал:
— Глухой ты, что ли? В другой раз спрашиваю — почему опоздал? Под арест его. Там разберемся. — И, приказав унтеру подать команду «разойдись!», удалился.
Аникеева заперли в сырой, темный чулан с крохотным, как отдушина, оконцем, в которое проскользнул бледный и тихий луч месяца. Луч падал сбоку, вонзаясь в ночную темь, как острая игла, и он связал воображение Родиона с луной, с этим немым и трагическим спутником земли, на котором, быть может, когда-то была жизнь.
Понемногу молодость и усталость взяли свое, Родион угрелся и крепко заснул с мыслью, что и Колиньи начал свою военную карьеру с гауптвахты. Ему снились удивительные подвиги, подобно тому как голодному снятся яства.
Его разбудил утром рано унтер Боровчук.
— Аникеев! Пойдем! — сказал он коротко.
— Пойдем! — согласился Родион, еще не очухавшись от своих доблестных сновидений.
— Ты так не разговаривай! — сделал ему внушение унтер.
— Почему? — спросил Родион, зевая и потягиваясь.
— Больно охально получается.
— А что же мне, лебезить?
— Молчать — вот главное, милейший!
Родион со сна дрожал и счастливо улыбался, глядя на солнечную дорожку, которая вела его к свободе. Из всех людских дорог самая счастливая та, что ведет к свободе.
Унтер Боровчук привел его к начальству, которое пожелало поближе познакомиться с необычным солдатом, сумевшим в один и тот же день сделаться добровольцем и чуть ли не дезертиром.
Начальство в лице капитана Мышелова занималось воспитанием серых новобранцев, превращая их в отменных воинов. У капитана на этот счет была своя система: солдату запрещалось думать, рассуждать и боже упаси возражать; солдатский язык состоял всего из пяти слов: слушаюсь, так точно, никак нет; употребление всех прочих слов запрещалось; привычное и, стало быть, естественное положение для солдата — стоять по команде «смирно»: пятки вместе, носки врозь, руки по швам, грудь навыкате, не дыши, замри, начальство глазами жри. Но так как нельзя оставаться бесконечно в таком положении, то для короткого роздыха полагалась еще команда «вольно». Чтобы отучить солдат от пагубной способности думать, соображать и даже чувствовать, их муштровали от зари до зари, а для бодрости и укрепления духа играли песни, на марше одни, как, например: «Канарей, канарей, пташечка, канареечка жалобно поет»; на привале — другие: «Пошли девки на работу, на работу, кума, на работу…»