— Дал бы, не жалко. Денег нет, — доверчиво признался Родион.
Мишка Хромой поставил костыль к ноге, оперся на него и с любопытством взглянул на необычного солдата:
— Ты что такой скупой, солдат? Надо же совесть знать, шкет! А обмундирование?
— Обмундирование казенное, — сказал солдат таким тоном, что Мишке Хромому ясно стало — с этого малахольного обмундирование можно снять только вместе с кожей.
— Тогда вступай в нашу шайку-бражку, — предложил вполне серьезно Мишка Хромой. — Днем с костылем, ночью с ножом, а то и с пушкой. Сыт будешь, как Антохина корова. Согласен?
Но солдат, видимо, шуток не понимал и обстоятельно разъяснил, что он тоже человек казенный, как и все то, что на нем и при нем, и прислан на испытание в «Графский сад».
Мишка Хромой присвистнул от изумления. Тотчас из темноты выступили две долговязые фигуры.
— Отвести шпингалета к атаману. Пусть Сашка Гимназист решает, как с ним быть. Шпана, шагом марш!
В укромном, хорошо укрытом от посторонних глаз уголке между ларями горел костер, за которым грелись живописные оборванцы, все больше ровесники Родиона.
Сидя на чурбачке, какой-то малый читал книжку и делал на полях ее карандашом пометки. Это и был атаман Сашка Гимназист. Ему именно и доложил Мишка Хромой. Но атаман строго остановил его:
— Не бренчи, босяк! Соблюдай субординацию. Ты не бандит. Кого привел? Докладывай, да покороче.
— Слушаюсь, ваша честь! Говорит, что солдат. Похоже, врет. Выкупа не платит, в «малину» дороги не знает, ищет «Графский сад» на старом базаре ночью.
Этот болтун умел быть кратким, отметил про себя Родион и перевел взор на атамана. Вероятно, Сашка Гимназист был немногим старше его. В свете костра женственное лицо атамана с низко подстриженными баками отливало медным блеском. А яркие губы слегка кривились в улыбке, — казалось, он едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.
— Ты кто такой? — спросил он Родиона.
— Солдат.
— Слишком молод.
— Я доброволец.
— А в тылу воюешь.
— Я с фронта.
— Давно ли?
— Сегодня днем. Прибыл с санитарным поездом.
— Ранен? — спросил атаман гораздо мягче.
— Контужен.
Тут Родион почувствовал странную легкость в движениях и догадался, что висевший у него за плечами вещевой мешок исчез. На грудь ему свесились лямки. Он растерянно оглянулся на оборванцев, смотревших на него невинно, насмешливо и добродушно.
Атаман нахмурился, и лицо его приняло выражение волевое и жестокое.
— Босяк! — сказал он Хромому, не повышая голоса. — Что у солдата пропало? Вернуть немедля. Шкуру сдеру.
Тотчас Родиону подали его вещевой мешок.
— Мы пошутили, атаман! — сказал Мишка Хромой.
— Шуткам мера есть, — ответствовал атаман неумолимо. — На жалкую стезю вульгарных ворюг сбиваетесь. Садись, солдат, отдохни! Обсохни у огня и обогрейся! Под дождем ходил?
— Деваться некуда, — отвечал Родион, подсаживаясь к костру. От мокрой одежды его тотчас пошел пар.
— А здорово ты промок. Небось голодный? Босяки, накормить солдата, живо!
К Родиону потянулись руки со всякой снедью. Ему подали даже жареную плотву в промасленной бумажке, мелкую и костистую рыбешку, которую дядя Митя благодушно окрестил «жуй и плюй».
И пока гость насыщался, хозяин говорил:
— Не думай про нас плохо, солдат! Мы бедных людей не обижаем. В том царстве воровства и грабежа, в котором мы все живем, мы, рыцари с большой дороги, пожалуй, самые честные люди. Вот погляди, настанет утро, сколько здесь, на старом базаре, появится воров. Я говорю не о мелкой шпане, я говорю об акулах, о тиграх, шакалах. Каждый лавочник залезает в чужой карман сотни раз на дню. Каждый домохозяин, каждый фабрикант — это тот же вор. Ибо «собственность — это воровство». А попробуй скажи им, что они воры, какой они подымут хай и визг — все эти Кутейкины, Скуфейкины, Ворожейкины — на всю империю. Тебя объявят преступником, бросят в яму, в острог, в каторгу и даже затянут тебе на шее «галстук». Смехотворный парадокс! Грабители объявляют преступниками ограбленных, а убийцы предают анафеме свои жертвы.
Он был прирожденный оратор, этот недоучка гимназист, собравший шайку бездельников, чтобы играть в «разбойники».
— Но настанет день, и мы такую всем этим господам устроим экспроприацию, небу жарко станет. Это будет истинное светопреставление, потоп, от которого никто из них не спасется. Не будет им Ноева ковчега. Мы пока что репетируем.