— Не знаю, не знаю, земляк! Ничего тебе не рассказывал. Ничего не помню. Я в это не вникал. Меня ранило, — продолжал солдат безжизненным голосом. — Память у меня, понимаешь, отшибло. Память что решето — все просыпало. Не помню, ничего не помню. И спать, спать хочу, понимаешь? — И точно в нем кончился завод, он умолк, припал к своему вещевому мешку и мигом заснул.
Нежданный привет от друга порадовал Родиона. Где он теперь, беспокойный силач, что с ним? Сражается ли на фронте или, как Родион, бесплодно мается в тылу?
Незаметно у Родиона слиплись глаза, и думы его превратились в сновидения. Сперва он взбирался по отвесной, гладкой скале. Мимо него, срываясь с крутизны, пролетали всадники на зеленых конях. А он медленно, напряженно цепляясь руками и ногами, подбирался к вершине скалы, освещенной невидимым солнцем. Вдруг выкатилось солнце в косматой шапке дыма, и Родион увидел куклу в размотавшемся одеяле, она открыла глаза, посмотрела на него живым, лучистым взором и заплакала. «Я не кукла, а маленькая девочка», — сказала она, плача. Родион схватил ее на руки.
Но тут над ним склонился Филимон и закричал рокочущим басом: «Освободить помещение на уборку!»
Мгновенно сонное царство ожило, засуетилось, загалдело, люди, подхватив свои корзины, узлы, мешки, хлынули к выходу. И только солдат, который, сам того не ведая, передал Родиону привет от его друга, спал намертво. Его тормошили, встряхивали, толкали, обливали водой, ничего не помогало; приподнимет красные веки, взглянет неподвижным, шалым и мутным взглядом и снова спит беззвучным, смертным сном.
Родион Аникеев встречает Маньку Вольную и дарит ей полушалок, предназначенный Анне
Родион плелся, не чуя под собой ног. Уже совсем рассвело, но городские огни еще горели, какие-то неживые, призрачные, как будто в холодной, сиреневой рассветной мгле были рассыпаны охапками желтые цветы, золотые осенние шары.
На углу Родиона остановила женщина с зеленовато-бледным, утомленным лицом.
— Пойдем, что ли? — сказала она равнодушным голосом, даже не взглянув на солдата.
— Куда? — спросил Родион.
— Как куда? — Женщина засмеялась, показав острые и крепкие зубы. — Солдат, а не знаешь. Может, еще спросишь, чего делать будем с тобой? Спать пойдем, дурачок! — Она окинула Родиона внимательным взглядом. — Такой молоденький… тебя, чай, надолго хватит, только волю дай. А видать, от тебя не больно-то разживешься… может, еще и накормить придется.
— Нет, есть я не хочу, я недавно поел, — отвечал Родион с простотой, озадачившей женщину. — Вот устал я зверски. Поспать бы, да негде. — Он говорил с ней так, как если бы знал ее давно и близко.
Это еще больше изумило ее.
— Ладно! — сказала она сердито. — Идти так идти, некогда мне с тобой тут чикаться. — Она увидела вдали городового. — Давай ходить, — сказала она быстро. — Нам, таковским, останавливаться запрещено. Загребет фараон за приставание. У меня хоть желтый билет в порядке, а не люблю связываться с полицией.
Они пошли рядом. Когда проходили мимо городового, женщина взяла солдата под руку, нежно прижалась к нему. Но городовой отвернулся, он знал эти штучки.
Утро вставало холодное, медленно распускаясь вялым багрянцем, блеснувшим слепыми бликами в синих окнах домов. Дворники начинали подметать тротуары.
— Ну, пойдем, милый! — сказала женщина, подобрев. — Мы с подружкой койку снимаем. Тут недалече. Ночь моя, день ее. Она для этого дела не годится — горбатая. Ее время с восьми, мы часок-другой и поваляемся. Куда тебе спешить?
Но Родион отказался: не могу, дескать, служба.
— Да ты не бойся! — сказала женщина. — У меня ничего не подцепишь. Вчера на осмотре была, еще разговеться не успела.
Он молча покачал головой. И женщина вдруг обрадовалась, что солдат не хочет идти с ней. Как она устала от своей трудной и неопрятной жизни. Мужикам этого не понять — какой это сучий труд.
— Нет, почему не понять, — отвечал юный солдат. — Я знал таких. Правда, проку во мне для них не было, разве письмо написать или поговорить…
Его забавное признание поразило женщину.
— Юродивый ты какой-то, блаженный, — сказала она хмуро. — Откуда ты приехал?
— С фронта.
— Раненый?
— Контужен. Прислали на испытание.
Женщина вдруг преобразилась, от нее повеяло материнской заботой и лаской.
— Может, пойдем? Отдохнешь малость.
— Нельзя мне. К утру на месте надо быть. Дело военное.
— А куда ты идешь?
Он не решился назвать «Графский сад», так как знал, что люди этого места боятся.