Никогда еще Родион не встречал такого властного и пронизывающего, как стужа, взгляда.
«Так вот оно, испытание», — подумал он, ясно представив себе всю страшную силу этих колдовских глаз, и грохнулся на пол без чувств.
Доктор Васильчиков не спеша склонился над ним, рассматривая его побелевшее лицо с закатившимися глазами и стиснутым ртом, потом взял его руку, посчитал пульс, замедленный, но ритмичный.
— Обморок натуральный, ничего не скажешь, — пробормотал он невнятно. Сел за стол, закурил длинную папиросу и стал ждать, пока юнец придет в себя.
За долгие годы, проведенные среди умалишенных, доктор Васильчиков так привык к ним, что они начали казаться ему гораздо менее странными, нежели те, что обитали по ту сторону высокой железной ограды и именовались нормальными. Среди нормальных доктор уже давно чувствовал себя одиноко и бесприютно, тогда как среди так называемых сумасшедших — спокойно, привычно, уверенно, словом, как у себя дома.
Он давно открыл для себя ту истину, что если подслушать мысли здоровых, нормальных людей, то надобно всех без исключения упечь либо в каторгу, либо в желтый дом. Разница между нормальными и ненормальными лишь та, что первые умеют скрывать свои мысли, желания и намерения, а вторые не умеют, и в этом и заключается их болезнь — в неумении сообразовать дозволенное с недозволенным, законное с незаконным, естественное с противоестественным, реальное с воображаемым.
Одинокий, без семьи — жена от него давно ушла, — он считал, что в этом мире слишком много лжи и фальши, обмана и лицемерия, вероломства и продажности, измены и предательства; встречаются, конечно, и честные люди, но чаще всего они честны не по природе, а из страха перед законом, не из отваги, а из трусости.
Война погнала к нему самых разнообразных людей, которые не хотели или не могли воевать. Одни притворялись сумасшедшими, другие были ими; одни приходили сами, других привозили. Он охотно принимал всех. Он был убежден, что притворство есть вид безумия и что безумным прикидывается только безумный.
Меж тем новичок очнулся, встал, удивленно огляделся по сторонам. Он чувствовал себя разбитым, у него дрожали колени и кружилась голова.
— Ну, как себя чувствуешь? — тихо спросил доктор. — Ай-ай-ай, такой молодой, а уже все фокусы знаешь. — Он укоризненно покачал головой. — Зелен, а опытен. Откуда? Как звать тебя?
— Родион Аникеев.
— А лет тебе сколько?
— Восемнадцать.
— Доброволец, значит.
— Так точно.
— Припадков падучей никогда не было?
— Как будто нет, — отвечал Родион, немного подумав. — Я, по крайней мере, не помню.
— Толково отвечаешь. Молодец! — Он подвинулся к Родиону вплотную. — Ну, чего бирюком смотришь? Выше голову. Вот так. Смотри сюда, не на меня, а на мой палец. Хорошо! А теперь сюда. Отлично! А ты, я вижу, малый сообразительный. Учился где?
— В гимназии.
— Понимаю, понимаю. Кому в семнадцать лет мир не кажется тем золотым руном, за которым и на войну пойти не страшно. А тут еще такой крепкий хмель — отечество, долг, честь, слава оружия… глядишь, и голова кругом пошла. В ком из нас не живет благородный бес честолюбия. Заманчиво со школьной скамьи — да прямо в огонь за подвигами и славой. А там небось страшно? Страшно, да? — Голос его приобрел какую-то покоряющую сердечность, на тугих как резина щеках выступила и заиграла улыбка, даже очертания рта сделались добрее и мягче.
Но Родион все еще не решался взглянуть ему в глаза.
— Не знаю, наверно, страшно… — ответил он едва слышным голосом.
— Не пойму, чем я вас напугал. — Доктор пожал плечами. — Там не испугался, а здесь в обморок брякнулся. Экая слабонервность. Впрочем, для опытного человека обморок сущие пустяки: зажал дыхание на минуту, а потом глотнул воздуху залпом, полной грудью, — слон и тот свалится. Известно это вам?
Родион не был уверен, что доктор не шутит над ним. Ничего похожего он не слыхал от дяди Мити и не читал в «Реальной энциклопедии медицинских наук». Эти роскошные тома с золотыми корешками и богатыми рисунками, изданные в Санкт-Петербурге в девяностых годах прошлого столетия, были гордостью дяди Мити. Никто не имел к ним доступа, исключая племянника, прочитавшего их от корки до корки. У Родиона была отличная память, он запомнил обстоятельную статью об обмороке — Syncope, collapsis, eipothymia.