Родион не решился подсказать ему, что, когда он вздумает уйти отсюда, Василек, пожалуй, и его не пустит. Но Шуйский, похоже, и сам начинал догадываться, он умолк, помрачнел и ушел.
Родион проводил его беспокойным взором.
Какая-то девушка остановилась за оградой, с любопытством рассматривая Родиона. В его облике не было ничего странного, настораживающего: обыкновенный паренек с большой лобастой головой, оттопыренными ушами, грустными карими глазами и ранней складкой у губ.
— Такой молоденький, а сумасшедший! — сказала она с жалостью и состраданием.
— Нет, что вы, какой я сумасшедший, — сказал Родион порывисто и шагнул к ограде.
Девушка боязливо отодвинулась.
— Не бойтесь меня, — сказал Родион, глядя на девушку. У нее было доброе лицо, как у Анны, которой Родион в суете невзгод и потрясений не написал ни строчки. — Ах да, совсем забыл, на мне синий халат. И для чего только люди придумали все эти халаты, формы, кокарды, погоны?
— Но, голубчик мой, для скрипки годен лишь скрипичный футляр, и никакой другой, — сказал доктор Васильчиков, выходя из-за деревьев. Он обыкновенно появлялся внезапно и неожиданно, как будто незаметно подсматривал за больными. — Правда, случается и перепутать кое-кому ливрею и мундир. Как себя чувствуете? — задал он обычный вопрос с неизменной улыбкой на холеном лице.
Родион ничего не ответил, он глядел вслед уходившей девушке; она напомнила ему Анну и оттого стала родной и близкой. Как счастлив был бы он нагнать ее и уйти вместе с ней по этой широкой дороге, залитой летним солнцем. Но подле него стоял его страж.
Впрочем, зачем его стеречь? Куда уйдет он в синем халате? Солдат-дезертир найдет пристанище; беглый каторжник скроется у друзей; найдутся сердобольные люди, которые спрячут убийцу. Но кто посмеет приютить человека в синем халате?
— Но стоит сбросить синий халат, снять эту мету, и уже не отличишь больного от здорового, — произнес Родион, не замечая, что думает вслух.
— Да, иногда трудно бывает отличить, — сказал доктор Васильчиков, знакомый с этой причудливой его манерой думать вслух.
— Зачем же тогда запирать человека, ежели его не отличить от здорового? Ведь так и всех здоровых можно запереть, — горько сказал Родион без всякой иронии, а скорей даже с какой-то трагической серьезностью. — Я не о себе, доктор, я знаю, меня вы считаете больным…
— Помилуй бог! — воскликнул доктор с неподдельной искренностью. — Вы совсем особая статья, голубчик мой! Случается, конечно, иной врач, не умея распознать причины недуга, валит все на нервную систему. Бывает и так: ограниченные люди, не понимая характера самобытного и своеобразного, ума странного и неожиданного, спешат объявить и этот ум и этот характер ненормальными. Бывает, бывает, что греха таить. Еще Галилей сказал: тот, кто не знает истины, невежда, но тот, кто называет ее ложью, преступник. Что ж, так повелось чуть ли не с Адама: все непонятное люди объявляют либо священным, либо безумным и легко переходят от поклонения к метанию камней…
Доктор умел говорить на любую тему, только заведи его. Но сейчас Родиону было не до его болтовни.
— Не обо мне речь, доктор! Я говорю о Шуйском. Вы обещали отпустить его по первому требованию. А держите. Зачем? Раз он здоров, прогоните его.
Доктор вздохнул.
— Друг мой, я никого не держу и никого не прогоняю, — сказал он без тени угодливости, с какой иногда разговаривают с больным. — Они сами приходят ко мне. Они думают, что притворяются, и никто не виноват, если на поверку выходит, что они больные.
— Вы делаете их больными! — закричал Родион, и столько ненависти прозвучало в его голосе, что Васильчиков насторожился.
— Ай-ай-ай! — молвил доктор, укоризненно качая головой. — Нехорошо обвинять меня в таких ужасных преступлениях. Вы и не знаете, сколько я отвожу и принимаю на себя предназначенных вашему брату ударов. Возьмем хотя бы того же Шуйского. Про вас разговор другой, вы не по своей воле сюда пришли. Вас сюда послала чужая и неумная воля. А Шуйский сам пришел. Это очень важно. Предположим, Николаю Илларионовичу взбредет сейчас такая шальная мысль — попроситься отсюда. Пожалуйста, насильно удерживать не станем, вольному воля… Но куда, спрашивается, он пойдет отсюда? Вы об этом подумали? Нет. А зря. Я вам скажу: к Жабе в пасть. Да, да. Небось историю его знаете? А Жаба только того и ждет, мигом слопает его со всеми потрохами. В лучшем случае арестантские роты, а может, и того хуже… ведь он его шпионом объявил, не шуточки. Вот и посудите, стоит ли Николаю Илларионовичу сыр-бор затевать? Да и сердечко у него слабенькое. Где уж ему ввязываться в такую катавасию. Разговор-то, разумеется, между нами, и примите его как выражение полного к вам доверия, Родион Андреич!