Доктор Васильчиков говорил с иронией и грустью, но его слова не трогали Аникеева. Родион не мог забыть, как боролся Шуйский с одолевавшим его безумием, как валялся в ногах, просил, умолял, заклинал бездушного доктора отпустить его. Это было единоборство разума с безумием, жертвы с палачом, ангела с дьяволом.
— Вы, чего доброго, и меня задерживаете ради моей же пользы? — сказал Родион вызывающе.
— Вот об этом я и хотел с вами поговорить, — отвечал доктор, не замечая его колкостей. Он выбросил ветви липы за окно и с силой захлопнул раму, так что задребезжали стекла.
Родион понял, что на бедной липе доктор сорвал душу.
— Друг мой! — сказал доктор с неожиданным теплом в голосе. — Мы беспомощны в борьбе с болезнью мозга, беспомощны до отчаяния. Мы бродим впотьмах. Мы знаем только одну сторону психической болезни, ее внешнее проявление. А ведь есть и невидимая сторона, как у луны, сокрытая за стенками черепа. Что там делается? Химическое ли нарушение или незримый микроб разъедает мозг? Что мы знаем? Пока что только одно: лучшее лекарство — это доброта, спокойная, заботливая, терпеливая доброта… И вот что я скажу вам, Аникеев!
На миг у Родиона мелькнула отчетливая мысль, что доктор никакой не чародей и не волшебник, а разумный и совсем не плохой человек.
— Послушайте, Аникеев! — продолжал доктор негромко. — Не пора ли вам убраться отсюда подобру-поздорову? На днях начнет работать комиссия. Обязан предупредить вас: с точки зрения господ военных, тот, кто утверждает, что он здоров, тот безусловно болен. Это даже не парадокс. Запомните раз навсегда: здоровых здесь нет, здесь либо больные, либо прикидываются больными. Доля правды не есть правда, а полуправда гораздо ближе ко лжи. Но такова логика господ военных. Вам придется с ней считаться, если вы не хотите засидеться здесь надолго. И не вздумайте болтать о своем призвании, вы никогда не выйдете отсюда, господин полководец! Не забывайте, что вы жалкий несовершеннолетний, контуженный доброволец. Мне хочется рассказать вам весьма поучительную историйку. Тут к нам попал участник террористического акта. Укрылся в нашем благословенном учреждении от петли. Человек, надо сказать, сильный, волевой, разработал систему поведения. Сначала молча жрал кал. Но, видимо, это питание ему разонравилось. Да и описан достаточно подробно этот вид симуляции в немецкой литературе. Малый вдруг заговорил. Молчал-молчал и вдруг фонтаном ударил, да еще каким — самым черносотенным. Если, скажем, иной маньяк утверждал, что абсолютизм есть наихудший вид тирании, то вчерашний террорист говорил обратное: деспотия, мол, есть наивысший вид свободоустройства. Высшая форма свободы, говорил он, это свобода слова под надзором полиции и свобода печати в рамках наистрожайшей цензуры. Естественно, начальство усмотрело в этом явное безумие. Но, как бывает в таких случаях, он провалился на пустяке — объявил председателя комиссии Мардария Почечуева отъявленным врагом престола и господа бога. Ну а председатель шуток не любит, признал его симулянтом. Finita la comedia! Прошу вас, Аникеев, запомнить то, что я скажу: если вы нечаянно заявите, что дважды два пять, а Волга впадает в Припять, то это пойдет вам только на пользу.
Увы, Родион был слишком проникнут недоверием к доктору и отвращением к притворству, чтобы правильно оценить поданный ему совет.
Он поднял голову, его скуластое лицо побледнело, а на большой лоб спускались отросшие прямые, колючие волосы.
— Напрасно стараетесь, доктор, — проговорил он каким-то новым, тихим и жестким голосом. — Чего вы добиваетесь? Объявить меня либо симулянтом, либо безумцем. А я здоровый человек. И это вы называете испытанием умственных способностей? Я не попаду в ваши сети. Одного не пойму — ради чего вы душите все доброе и живое? Какому дьяволу вы приносите все эти жертвы?
— Браво! Браво! — закричал доктор Васильчиков, восхищенный простодушием юного маньяка. — Если вы повторите перед комиссией десятую долю того, что вы только что сказали мне, гарантирую вам полный успех, Аникеев! Превосходно! Можете идти! Ступайте!