— Понимаю.
— И слышишь, что говоришь?
— Я говорю, что думаю.
— М-да. Каков удалец, говорит, что думает. А что же ты еще думаешь?
— А то, — отвечал юнец, не улавливая насмешки в его вопросе, — а то, что, если таких преступников, как я, в тюрьме много, тогда она полна невинными людьми.
— Вот как! Но почему же в таком случае ты отказываешься назвать свое имя?
— Зачем? — отрывисто и напряженно молвил юный узник. — Чтобы замучили всю мою родню?
— Что за ахинею ты несешь, скажи на милость? При чем тут твоя родня? За твои грехи ты один в ответе.
Узник презрительно покачал головой:
— Как бы не так. Господин Сыч на этот счет совсем другого мнения. — И он повторил три принципа правосудия пристава Сыча: если двое на тебя показывают, значит, ты виноват, а виноват — кровь из носу, а признавайся, ну а признался — тут хватай всю родню за соучастие.
Владо-Владовский понимал, что перед ним не простой бродяжка, который не смеет назваться из стыда и боязни — как бы его не отправили этапным порядком на родину. Его подмывало огреть нахального мальчишку по шее разика два, но он сдержался, а только потер руки, так что слышно было, как кожа скрипит.
— Что за вздор. Какой такой Сыч? Ах, Сыч! — сказал он, как бы вспоминая. — Знаю, знаю. Дурак. Впрочем, и дурак бывает мудрецом. Но тогда, спрашивается, к чему твоя голодовка, если ты не желаешь назваться? Какой в ней смысл?
Узник задумался, и по краям его рта обозначились складки горечи и сожаления.
— Может быть, этого и не понять, — сказал он, как бы размышляя вслух. — Но я не мог иначе выразить свои чувства к вам.
Владо-Владовский был поражен ответом, прозвучавшим скорей печально, чем нагло. Он видел, что узник едва держится на ногах от слабости и усталости. И тогда он сказал своим ворчливо квакающим голосом:
— За откровенность хвалю. Ты сядь. Давай поговорим. — Он приказал надзирателю выйти за дверь.
Только сейчас Родион огляделся по сторонам. Кабинет начальника тюрьмы, просторный, высокий, с продолговатыми и узкими окнами, похожими на бойницы, с камином за железной оградой, скорей напоминал старинный замок. И сам Владо-Владовский, этакий благодушный толстяк с веселыми глазами в легкой паутине морщинок и с тремя подбородками, распустившимися как жабо, менее всего похож был на тюремщика.
— Ты птичек любишь? — спросил вдруг Владо-Владовский. — А я люблю. Русский человек не может не любить птичек. Кенарь, например, или щегол как поют, слыхал? А как до самой земли ласточка ныряет, видал? Мое такое соображение: кто не любит птиц, а также рыбной ловли, тот, стало быть, не понимает русской природы. Русский ты человек?
— Да.
— Православный?
— Да.
Он посмотрел на юнца и прищурился:
— Попортили нам татары породу. Иному по всему обличью голубоглазым быть, а у него, глядишь, очи карие и даже чуточку раскосые. Ты не с севера ли, где мордвы много?
— Нет.
— М-да! Ты, похоже, голубятник, — сказал он, отлично заметив, как при упоминании о птицах у юнца оживилось лицо.
— Был, — коротко ответил Родион, вспомнив свою голубятню под железной крышей, и глаза его заволоклись печалью.
— А голуби у тебя какие были? — спросил начальник тюрьмы совсем по-отечески. — Дутыши? Вертуны? Монахи? Чайки?
— Обыкновенные, — неохотно буркнул Родион.
— Небогат, знать, был. Оно и понятно, откуда у рабочего человека деньги. Особливо нынче, когда кругом сплошное мошенство. Ты только вникни: набойки полтинник, куафер без одеколону — четвертак. Дерут с живого и мертвого. А заработки прежние, вот те и камуфлет. Отец твой кто?
— Столяр, — отвечал Родион, смущенный столь вольными суждениями толстяка.
— А ты небось в подручных был у отца?
— Нет, я учился.
— В городском?
— В гимназии.
— М-да. Я так и думал. — И, подойдя к окну и глядя поверх остроконечных прутьев чугунной решетки куда-то вдаль, где за серым тюремным камнем открывался степной простор, мечтательно сказал: — А хороша, братец, сейчас пора в среднерусской полосе. Сидишь на бережку — святая тишина. Слетает желтый лист, сережки сияют на березе, примолкли птички… а в лесу рябина густа и красна, — знать, перезимует сытый дрозд… и медленно ныряет поплавок… Ты орловский или рязанский?
— Я из Варяжска, — отвечал Родион.
— Из Варяжска? — изумился Владо-Владовский. — Помилуй! Да ведь такого города в России нет.
— Почему? Вся средняя Россия состоит из таких городов, — отвечал серьезно Родион, понимая, куда клонит начальник тюрьмы.