Владо-Владовский внимательно выслушал юнца. А в глазах Сашки Гимназиста, вытиравшего кровь с губ, испуг сменился выражением признательности и тепла. Его увели.
— Эх-хе-хе! — сказал начальник тюрьмы квакающим голосом, укоризненно качая головой, отчего подбородки его равномерно переваливались справа налево и обратно. — А я тебе симпатизировал. А ты смотри как подвел меня. Что же это ты, братец? Я думал — ты бродяга, а ты, оказывается, солдат-дезертир. Ловко. Пошел мальчишка на войну, а там струхнул и дезертировал — не трудна разгадка. Еще хорошо, что ты не политический. Анархизм — это далеко, как Марс или Юпитер. И выглядит он у нас незавидно, сам видишь… Может, ты социалист? Тогда тебе крышка. С такими разговор короткий — на ключ и тушировать. — Он не раздражался и не гневался, а говорил снисходительно и даже дружелюбно.
Но с этого дня он перестал интересоваться именем узника. Его занимала совсем другая мысль: при наивной общительности и неразумной своей разговорчивости этот юный арестант мог бы, сам того не ведая, стать ухом среди заключенных.
Глава девятнадцатая
Университет Родиона Аникеева
В тот же день Бесфамильного перевели в другую камеру. Предварительно надзиратель Фомка Кныш, который мог двинуть заключенного в скулу, да так, что несчастный потом с неделю валялся чуть живой, избил узника. Делалось это для того, чтобы ни заключенные, к которым его подсаживали, ни сам юнец ничего не заподозрили.
— А, солдат-доброволец, милости прошу до нашего шалашу, — воскликнул Сашка Гимназист. После того как Владо-Владовский выбил ему два зуба, анархист говорил с присвистом.
Нового постояльца камера приняла равнодушно. Что он молод, так здесь были и помоложе его, а что избит, так не он один прошел через эту процедуру.
В камере было народу как спичек в коробке; нары в три этажа, пол, проход до самых дверей — все было сплошь устлано телами. Новичок оказался у двери, по соседству с парашей.
Дневной свет, скупо сочась из зарешеченного под потолком оконца, сюда почти не достигал, здесь было темно и сумрачно.
Какой-то пожилой человек стал на колени и молился. Видимо, он находил в молитве утешение, его глаза блестели влажным блеском. Родион завидовал ему. Но что-то мешало Родиону молиться. Быть может, он плохо верил в бога, как и дядя Митя, этот молчаливый и упорный атеист.
Рядом человек сидел на полу и раскачивался, словно у него что-то болело.
— Ишь как тебя расписали. За что? — спросил он Родиона, перестав раскачиваться.
— Ни за что, — ответил Родион.
— Ни за что, — повторил человек насмешливо. — Ни за что и в каторгу погонят. А все же?
Родион вдруг возмутился:
— Да будь они прокляты. Схватили, избили, признавайся, что шпион. А какой я шпион? — И он заплакал горько, обиженно, как человек, которого мучают и терзают действительно неизвестно за что.
— Ну, ну, бывает, не унывай, парень, ты не один, — утешающе сказал его новый знакомый. — Нынче русская земля шпионами кишмя кишит.
— А вы здесь за что? — спросил Родион погодя.
Сосед усмехнулся:
— По долгу службы.
— Как так? — изумился Родион.
— Очень просто. Я зицредактор, — может, слыхали такое слово? Редактор для отсидки, так сказать.
— Это что же, вроде как в старину нанимали в рекруты за другого?
— Вот именно. Точнее не скажешь. Сразу виден интеллигентный человек.
Первая поучительная история, внушившая Родиону Аникееву ненависть к тирании
Наружность у него была самая заурядная. Это про таких пишут: «Особых примет нет». Да и какие там приметы, ежели про него и не скажешь даже — полный он или худой, маленький или большой. С лица тоже ничего примечательного — словом, ни то ни се, ни рыба ни мясо, ни дичь ни капуста. Костюмчик на нем дешевенький, но аккуратный, башмаки с заплатками, а начищенные, и по всему видать, что свой хлеб не ест человек даром и что жизнь отпустила ему столько благ, сколько ему по рангу положено, ни золотника больше.
— Дело-то мое как будто и несложное, — начал он. — Под последней газетной полосой подпись свою поставил — и получай каждое двадцатое. А что там в газете напечатано — это меня не касается. На то и нанят, подневольный человек. А на поверку-то совсем не просто оказывается. Как что — прощайся с семейством, бери подушку и марш-марш в тюрягу.
Однако скажу, по сравнению с нынешним временем раньше было гораздо легче: разные там опечатки, вроде «корова» вместо «корона». Скажем, «возложил государь император на венценосную главу супруги ворону». Смешно. Штрафом отделаешься. На крайний случай две-три недели отсидишь в предварилке при полицейской части.,