А мне и слова вымолвить не дает, качает лысой головой и смеется.
«Экая, говорит, простота. Рябой не рябой — разве в этом суть? Для отвода глаз все, в целях маскировки. И наплели же вы, божьи простачки! Чем больше уши прячете, тем заметней они вылезают. — Достает он нашу газету и читает отчеркнутое красным карандашом: — „Народ почитал его, как бога. Не было перекрестка, где не стоял бы его монумент, не было квартиры, где не висел бы его портрет. Ежедневно колокола святого Марка вызванивали после „Ангелуса“ гимн, который начинался и кончался словами: „нас осчастливил великий““. Так только о коронованной особе пишут. А чего стоит это мельком оброненное замечание: „Когда он справлялся о здоровье приближенного, упрекая его, что тот слабо бережет себя, все знали, что песенка бедняги спета и что не далее как этой ночью он навсегда исчезнет в застенках тайной полиции“. Не торопитесь, господин Сукачев, это лишь цветочки. Слушайте! „…Народ денно и нощно молился за своего богоданного правителя. А кортесы присвоили ему звания „первого гражданина“ и „первого благодетеля отечества““. — Господин Лихов весело фыркнул и подмигнул мне глазом. — Ну просто великолепно. Кто не знает, что государь император есть первый человек и первый помещик в своей империи. Ну-с, господин Сукачев, вы и теперь станете утверждать, что никаких намеков сказочка не содержит?»
«Безусловно, — отвечаю, — никаких. Добро бы речь шла о монархе, а то ведь там сеньор президент. Да и что общего между безумным южноамериканским узурпатором и наследственным русским венценосцем?»
«Вот именно, что общего, — говорит Лихов с саркастической и ядовитой усмешкой. — На этот вопрос вы сами же и отвечаете. Извольте! „Конечно, президента избирают по закону каждые четыре года и не более двух раз. А сеньор президент избирается вот уже шестой раз, и все поголовно голосуют за него, и прежде всего он сам“. Но послушаем дальше, господин упрямец! Перейдем к войне. — Ловко он сказочку изучил, прямо наизусть шпарит. — „При этом сам верховный ни разу не побывал на фронте, не считая единственной прогулки, совершенной им с молниеносной быстротой в дни глубочайшего затишья. Об этой его славной вылазке не переставали трезвонить газеты. Его полководческий гений был столь велик, что он разъяснял свои стратегические планы не по картам, а по глобусу, на котором, разумеется, не видны были места предстоящих операций, зато отлично видны были расположения материков, стран, морей и океанов“».
Лихов устремил на меня хитрый и победный взор своих бесцветных глаз.
«Надо ли вам говорить, что это списано с натуры, господин Сукачев!»
Я с ужасом слушал его, — и впрямь это было списано с натуры с предельной точностью: и прифронтовая прогулка верховного, обычно отсиживавшегося в ставке в Могилеве, прогулка, которая не сходит и по сей день с экранов, и пресловутый глобус, давно ставший достоянием анекдотов… Я не знал, как объяснить такое зловещее совпадение фактов из биографии южноамериканского тирана и русского императора. Поистине они были похожи словно близнецы, если каждый из них легко узнавал себя в портрете другого.
У меня вдруг мелькнула спасительная мысль.
«Но помилуйте, господин Лихов, с таким же успехом можно утверждать, что все это списано с натуры кайзера Вильгельма».
«Вы с ума сошли. Изображать кайзера таким идиотом? Нет уж, бросьте ваши изысканные зацепки. — И снова давай сыпать цитатами — одна убийственней другой. — „Это новый вид республики с самодержцем во главе, который властен над животом и смертью любого обитателя этой страны. Он самовластно жалует и милует, назначает и увольняет. Даже депутатов в кортесы сам утверждает. Кортесы созываются лишь для того, чтобы узаконить его решения. Правительство — это один человек, кортесы — это один человек, государство — это один человек. И опора его — тайная полиция“. — Господин Лихов устремил на меня торжествующий взгляд своих бесцветных глазок, сверкающих за стеклами пенсне. — Полноте, господин Сукачев! Не стройте из себя дурака. Все, что я прочитал вам, это ведь оголтелый намек. — Чтобы доконать меня окончательно, добавил: — Я перечислил вам так много намеков, что дальше идти просто некуда. И вот вам последнее: „Время его царствования мрачно и пропитано кровью, как губка. Что бы он ни делал, все и всегда вело к крови, к потокам крови, даже когда он хотел одарить народ в день первого своего президентского избрания. Недаром же его народ прозвал „Президент кровавый““. Это уже выходит за пределы всякого намека, господин Сукачев! Это уже прямой удар».