До того, скажу, развелось самоубивцев, что даже приказ от городской думы воспоследовал: «Для ограждения речной воды от заразы, порчи и отравления трупным ядом, а также из человеколюбия учредить спасательную станцию и за каждого выуженного платить, ежели живой — целковый, а коли утоплый — ничего». Однако и такой во внимание тоже принимается на предмет награды.
Надо сказать, что я рано на самостоятельную стезю жизни вышел, как из городского выставили за неблаговидность поведения: в учительскую с папиросой в зубах зашел по забывчивости, а потом учителя прижал по небрежности. Словом, оставили меня на полпути просвещения и образования. Сколько это я перепробовал разных занятий. В приказчиках служил, был бит и обвинен. В хору пел, но голос пропил. Ничем не брезговал. Наконец стал спасать утопающих, все-таки полезное дело, так сказать, покровительство животных. И потом, думаю, столько дураков кругом, неужто одного умного не прокормят.
Вот и стал я жить-поживать. Проснешься утром спозаранку, прочистишь нос, как пташка крылышки, чайку напьешься — и на мост смотаешься. Гуляю вроде, прогуливаюсь, по сторонам глазею, добычу высматриваю. Ну, да ихнего брата издали видно, народ приметный, повадка известная: идет такой бледный, задумчивый, словно не в себе, одной ногой у престола всевышнего. Ежели студент, то без фуражки, волосы взлохмачены, взгляд потусторонний. А иной по сторонам поглядывает, глазами стрижет — не следят ли.
Однако все больше женщины топились, курсистки там, белошвейки, модистки, Маруси разные. Все чаще от любви и еще от нужды, конечно. Мода такая пошла, даже песню переиначили: «Маруся утопилась». Известное дело, серников нажрешься, а впустую, только вытошнит, потом с неделю мутить будет. Серной кислотой или синильной баловаться неохота, большую муку примешь, прежде чем помрешь. Повеситься тоже хлопотно: веревку доставай, крюк попробуй — выдержит ли?.. А тут с моста сиганул — и будь здоров. Как поется в песне: «Скажи прощай и не скучай!» Опять же скажу, спасать женщину — одно удовольствие. Редко которая сопротивляется. Схватишь ее, а она голову набок и глазки закатила.
Однако работенка, скажем прямо, ненадежная была. Иной день, как на грех, ни души. А тут еще дождь, туман с реки, мозглота насквозь пробирает. Выпить перед работой тоже не полагается, спьяна еще и сам утонешь. Стоишь, зубами кадрили выщелкиваешь. Эх, собачья жизнь! Ну и подойдешь к перилам, — глядите, дескать, люди добрые, православные христиане, вот до чего довели бедного человека, сейчас, натурально, прыгать буду. А про себя думаешь: «Эх, была не была, а вдруг да, на тебя глядючи, какой-нибудь балбес и впрямь решится».
В другой раз подойдешь к человеку и начнешь ему расписывать, какая наша жизнь никудышная: везде обман, лицемерие, воровство, лихоимство, жулья видимо-невидимо, словно саранча, взяточник на взяточнике, казнокрад на казнокраде, ни чести, ни совести, и всяк над тобой начальник, всяк тобой помыкает, и некуда простому, бедному человеку деваться. А слова сказать не моги, мигом в острог упрячут, яко крамольника нечестивого.
Языком я здорово трепать наловчился, такую проповедь отчубучишь — что твой поп. Я даже себе на разные случаи биографии сочинил, ну, по-простому говоря, житие размалюю свое — то разночинцем прикинусь, то из поповичей или из чиновных…
Ну, иной послушает-послушает и скокнет в воду, а другой, глядишь, рассерчает и тебя же за грудки схватит. «Ах ты, — кричит, — толстоносый, такой-сякой подлец, на что человека подбиваешь!» И в акурат норовит тебя с моста спихнуть. Насилу отобьешься.
А один раз так прямо бешеный попался, сковырнул-таки меня. Хорошо еще, я в него вцепился, за собой в реку уволок. Ну а в воде мы с ним сыграли в дамки, раза два окунул раба божьего, он и скис. Потом за его спасение целковый дали. А он от себя еще трешницу прибавил. «Ох, говорит, и набрался же я, братец, страху, на всю жизнь».
Иной раз подойдешь к перилам, склонишься, — мать пресвятая богородица, с чего бы это, самого в пучину манит, так и подмывает — прыгай да прыгай! Стоишь, как петух, привязанный меловой чертой, тянет тебя этакая магнетическая сила… поверишь, крестное знамение сотворить рука не поднимается. Господи Иисусе Христе многомилостивый — только и шепчешь.