И что вы думаете, написал, прохвост, определение. Пришлось друзьям взять меня на поруки. Дал подписку о невыезде.
По службе тоже неприятности начались. Сначала сослуживцы смеялись, а потом вдруг прохладцей повеяло. Кое-кто перестал здороваться. А там отстранили меня от преподавания «до выяснения». Я учитель рисования в мирошниковском реальном. В общем, сгустились тучи. В газетке определенного направления вдруг заметка разоблачительная промелькнула: дескать, в некотором месте нашего старинного града Китежа появилось некое животное кошачьей породы, которое на поверку оказалось не то из жидов, не то из выкрестов, не то из масонов, но совершенно очевидного возмутительного образа мысли смутьянства, космополитизма и франкмасонства. Тотчас откликнулась и либеральная пресса, вопрошая иронически: как могли возникнуть в наш век передовых идей и глубочайшей эмансипации, в век пара и электричества, отвратительные сказки про нечистую силу и оборотней? На этот вопрос другая часть столичной прессы отвечала: там, где возможны процессы ведьм и ритуальных наветов, где живое слово поставлено под подозрение, там все возможно, и даже возрождение средневековья.
И вот уже внимание всей благомыслящей, а равно и инакомыслящей России приковано к Маркелу Тютькину.
А меня, раба божьего, не перестают трепать: вынь да положь им Маркела Тютькина или Цуцкина. «Ну хорошо, — говорит прокурор, — допустим, вы так назвали своего кота. Но, спрашивается, почему вы обыкновенному коту дали необыкновенное имя? Почему не просто Васька, а именно Маркел, да еще по фамилии Тютькин или Цуцкин, что одно и то же». — «Маркел, — отвечаю, — это обыкновенное имя, господин прокурор, мужицкое, и святой этот из мужиков. А Васька, Василий, сиречь Василий Великий, чьим именем названы храмы, базилики, это святой необыкновенный. А что касается фамилии, так и собака у нас Аста Нильсен, по имени известной актрисы, а вовсе не исторической персоны».
Прокурор совсем вызверился. «Довольно вам вилять и изворачиваться. При чем тут кот, ежели это человек. Налицо casus delicti — повод для судебного преследования. Пока мы с вами разговаривали по-человечески, теперь поговорим другим языком…» Ну, слово за слово, я ему одно, а он мне десять. Разругались смертельно, наговорил ему с три вагона арестантов. «К сожалению, говорю, там, где должны быть люди честные и разумные, часто сидят лиходеи, хапуги и заплечных дел мастера». Он даже испугался моих слов. «Что вы сказали?» — «А то, — отвечаю, — что слышали». Лицо у него перекосилось, чуть пена на губах не выступила. «Так, по-вашему, все мы здесь лиходеи, хапуги и палачи?» Вижу, перевертывает он мои слова, под новую статью подводит.
«Нет, говорю, господин прокурор, это вы говорите, что все вы здесь лиходеи, хапуги и палачи. А я этого не говорил, и зря вы на меня поклеп возводите. Какой позор! Сказать про меня, человека благонамеренных устоев, будто я сказал, что вы все здесь лиходеи, хапуги и палачи. Никогда я не говорил…» — и давай сначала. Довел-таки его, голубчика, до белого каления. Но разве дураку докажешь, что он дурак? Умному можно доказать, что он глуп, а дураку — никогда. Ну и посадили меня. И сколько сидеть буду, одному господу богу известно. Пока не отыщется государственный преступник Маркел Тютькин или Цуцкин. А может, и не было никакого Маркела Тютькина? А может, вся Россия Маркел Тютькин?..
У Родиона эта история не вызвала ни смеха, ни улыбки. Ему даже казалось непостижимо странным, что люди вокруг него смеются.
Глава двадцатая
Новое испытание, и не последнее
И когда юного узника вызвали на очередной допрос к господину Владо-Владовскому, он начал с того, что вступился за невинных людей, томившихся в тюрьме.
Владо-Владовский был доволен. «Граммофонная пластинка, — думал он, — повторяет то, что на ней написано».
— Чудак мальчишка! — сказал он, благодушно посмеиваясь, отчего тряслись его толстые щеки и многоярусные подбородки. — Невинных у нас нету, это ты зря. Они сами во всем сознались.
— Принудили, вот и сознались, — сказал узник с сожалением.
— Чепуха. Невинного не принудишь. Ты вот не сознался. А ты что, из другого теста? Никого у нас не принуждают. Не приведи господь, дознаются газеты, особливо иностранные. А там, глядишь, и запрос в Государственной Думе. И пропал Петр Петрович Владо-Владовский, столбовой дворянин и камергер, во цвете лет пропал, Принесут раба божьего в жертву, яко Авраам Исаака. И не остановит ангел-хранитель занесенный над ним нож. Разве что панихидку отслужат по невинно убиенному болярину… и амба! — Толстяк говорил лениво и медленно, употребляя жаргонные словечки своих постояльцев.