Поравнявшись с окном, он крикнул девочке, чтобы она отдала ему ребенка. Она послушно исполнила его приказание, но почему-то заплакала.
— Не плачь! Я сейчас за тобой вернусь, — крикнул он, задыхаясь от палящего дыма, который ударил ему в лицо тучей искр и прожег кожу на щеках и на лбу.
Боль была невыносимая, но Родион продолжал осторожно спускаться, держась за трубу одной рукой, а другой прижимая к себе завернутого в одеяло младенца. Спускаться было гораздо труднее, нежели подниматься, быть может потому, что силы иссякали.
Наконец он коснулся ногой тротуара. Он был весь в ожогах и царапинах и шатался от изнеможения. Но он был готов, передав младенца Филимону, повторить экспедицию за девочкой. Вдруг он почувствовал какую-то удивительно странную тишину вокруг себя, похоже — даже пламя пожара легло и присмирело на мгновенье. Его испугало ошалелое выражение в лице Филимона, как будто силач увидел что-то сверхъестественное. Родион взглянул туда, куда смотрел Барулин, и обмер: из размотавшегося одеяла, чуть приоткрыв стеклянные глаза, лукаво, сонно и насмешливо на него смотрела большая кукла. Родион потерянно оглянулся на людей. Кто-то хихикнул.
— Как же это ты так обмишурился, парень? — спросил его Филимон с грустью и сожалением.
У Родиона дрогнули губы в какой-то жалкой, виноватой, судорожной улыбке.
— Ой, дурак! Липовое дите спас, а настоящее пущай горит. Га! — с веселым презрением, почти с ненавистью гаркнул молодчик, натягивая пиджачок в рукава. Похоже, он освобождал себе руки, чтобы дать им ходу.
Тут к нему подступил Филимон Барулин с побагровевшим от бешенства лицом.
— Уйди! Господом богом прошу. Убью, сволочь!
Молодчик побледнел и юркнул в толпу.
В это время прибыли пожарные, установили лестницу и пошли за девочкой, скрывшейся в дыму. И пока то вспыхивали, то гасли их медные каски, Родион испытал ни с чем не сравнимую муку ожидания.
Но вот возникли очертания пожарного, как бы спускавшегося с облаков, с живой и невредимой девочкой на руках. Слезы брызнули из глаз Родиона, и он закрыл лицо руками.
— Пойдем-ка, Родион Андреич! Нам пора, — сказал ему Филимон, заботливо тронув его за плечо.
Тут обнаружилось, что новые башмаки Родиона пропали.
— Эх, люди!.. — сказал Филимон в сердцах и стал яростно прокладывать дорогу в толпе.
За ним следовал Родион, босой, заметно прихрамывая, с волдырями от ожогов на лице.
Люди молча расступались перед приятелями, не смея более смеяться над Родионом из страха перед его грозным спутником.
Некоторые соображения Филимона Барулина о порядках отечественных и иноземных
Филимон увидел городового и выложил ему свое возмущение и свою досаду.
— Ваше степенство, — сказал он, чуть не плача, — башмаки свистнули… новенькие, прямо сказать, горяченькие, ей-ей… у него вот, у малого… пособите, ваше степенство! В кои веки сапоги справишь…
Городовой смерил «малого» с головы до босых исцарапанных и запыленных ног и изрек размеренным и густым басом:
— Разули, значит, среди бела дня. Это разбой. Надо изловить.
— Вот именно, господин блюститель! — подхватил Филимон. — Изловите, сделайте милость.
— Это кто? Я-то? — спросил удивленно городовой. — Мне никак нельзя, потому я при исполнении… постовой, так сказать. Сам излови, сам и приведи. И чтоб улика была. Что у тебя украли? Сапоги?
— Нет, башмаки. И не у меня, а у него.
— Все равно. С башмаками и приведи. Иначе не годится, иначе самого могут к ответу притянуть. Потому, скажут, не пойман — не вор. Либо вещественно, либо свидетели нужны. — Он пожевал пустым ртом. Усы у него висели как сосульки, и борода свисала сосульками, и весь он был какой-то замороженный и говорил безучастно, глядя из-под тяжелых, набрякших век. — Опять же свидетели посторонние нужны, чтобы ни в родстве, ни в свойстве. А то поклеп, скажут, тебе же, дураку, статью припаяют. Мало ли чего ты на человека наплетешь? Ты, может, скажешь, что он тебя убить хотел. Мало что хотел. А не убил. Вот когда убьет, тогда придешь. Вот ежели бы он выразился… про губернатора, скажем, или еще про кого повыше… — сказал вдруг городовой и оживился.
— Про губернатора не выражался, — буркнул Филимон.
— А не выражался, и нечего огород городить, — разочарованно сказал городовой. — Проходи, проходи! Гляди, народ собрал.
Действительно, собралась изрядная толпа. Тут сам потерпевший нерешительно подал голос: дескать, а башмаки-то все-таки стащили.
— У кого? — тупо спросил городовой.
— У меня.