Пройдя длинный коридор, он остановился перед дверью с табличкой «дежурный военный комендант», стер пот со лба и нажал ручку двери.
С этой минуты страх перед разоблачением оставил его. Он был спокоен и бледен. Впрочем, достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что он только-только поднялся с одра болезни.
— Вы были ранены, подпоручик? — спросил дежурный военный комендант, подвигая ему стул.
Но подпоручик не сел.
— Контужен. Возвращаюсь из госпиталя на фронт. Остановился проездом и потерял все документы, — проговорил он, словно заученный урок, едва дыша от волнения.
Как только он солгал, ему стало невыразимо стыдно и гадко. Он багрово покраснел.
— Как это отвратительно… — произнес он с неподдельным отчаянием.
— Ну что вы, с кем не бывает, — сказал успокоительно дежурный комендант. — Стоит ли волноваться. Ведь в действующую армию направляетесь, а не в тыл. Завидую, подпоручик! Искренне завидую. Но после двух ранений пришлось, знаете, стать тыловой крысой. Грустно, — сказал он, как бы оправдываясь перед этим юношей, которому, по всем признакам, порядком досталось. — А вы где же были контужены? В каких местах?
Только сейчас Родион увидел, что у коменданта странно потеет половина лица: одна щека совсем сухая, а другая — покрыта бисерными капельками пота.
«Наверно, тоже контузия», — решил он.
Ему незачем было лгать, и он ответил на заданный вопрос:
— Меня землей засыпало. В первом же бою, так что я и не успел войны понюхать. Ночью пришли на передовую, а утром в полевом лазарете оказался. И все мое геройство.
Его правдивое признание тронуло дежурного коменданта.
— Ничего, зато теперь наверстаете с лихвой.
— Постараюсь, — отвечал подпоручик. — Дивизию мне не дадут, артиллерийскую бригаду — тоже едва ли… — Он говорил серьезно, без тени иронии, поэтому его слова звучали шуткой, немного дерзкой, самонадеянной, но все же шуткой.
Комендант засмеялся:
— Молодо глядите, подпоручик!
— Рад бы быть постарше. Впрочем, если судить по испытаниям, выпавшим на мою долю, мне уже не так мало лет. Тем обиднее, что контузия отняла у меня почти полтора года.
— Интересно говорите, подпоручик!
Внезапно где-то забил набатный колокол.
Комендант быстро поднялся и подошел к окошку. Колокол бухал густо, торопливо и тревожно. Над крышами занималось зарево.
— Пожар, видать, основательный. Только далековато, — сказал комендант с оттенком сожаления в голосе. Похоже, будь пожар поближе, он обязательно побежал бы поглазеть на него. — Люблю пожар… смотреть люблю на мрачную красоту бушующего огня, на языки пламени, как они рвутся ввысь, стремясь покинуть эту бренную землю и улететь к звездам… к звездам… — Он как-то странно вздохнул, почти всхлипнул, этот доморощенный Нерон.
Он вдруг заторопился. Вытирая носовым платком потеющую половину лица, он осведомился у Родиона — с какого тот фронта, из какой части, нужен ли ему литер, наконец, как его фамилия.
— Родион Андреевич Аникеев, — ответил подпоручик, спохватился и добавил: — Шуйский.
— У вас двойная фамилия: Аникеев-Шуйский, — сказал дежурный комендант, все записав. — Это редко. Голенищев-Кутузов, Мусин-Пушкин, Юсупов-Сумароков. Приятно познакомиться. Извольте подождать, господин подпоручик, минут двадцать, не более, пока заготовят документы. Посидите, пожалуйста! А уж аттестат, извините, восстановить нельзя. Денежный документ. Такой порядок.
Тут Родион, вспомнив друга, сказал:
— Со мной денщик. Мой старый денщик Филимон Барулин.
— Как? С вами денщик? — удивленно и почтительно переспросил комендант, не сомневаясь больше, что этот невзрачный, грубоватый юнец с плебейским скуластым лицом, вихрастой шевелюрой и умными карими глазами принадлежит к старинной русской знати.
Прошло двадцать очень долгих и очень беспокойных минут, Родион сидел как на иголках. Наконец появился комендант с документами. Он прежде всего подошел к окну. Увы, набатный колокол умолк и зарево заметно уменьшалось. Комендант вздохнул.
Он попросил подпоручика расписаться «здесь вот и здесь» и, вытирая со щеки пот, пожелал ему возвратиться целым и невредимым.
Как только новоиспеченный подпоручик Аникеев-Шуйский вышел на улицу, ему сделалось легко и весело. Даже туманное осеннее солнце проглянуло из-за туч и осветило мир и людей мягким, теплым и нежным светом. Родион подумал, что он, в сущности, не изменился и остался прежним Родионом Аникеевым, а вот мир вокруг него стал другой и люди сделались добрее и человечней.