Г. Давыдовъ, между прочимъ, писалъ, ко мнѣ въ сей день, что къ нему пишутъ будто изъ Петербурга, что сыну моему сержантскій чинъ доставленъ будетъ скоро. Я порадовалъ тѣмъ своего больнаго, самъ же худо тому вѣрилъ, а въ мысляхъ самъ себѣ говорилъ: «А и надобенъ ли то онъ ему еще будетъ? Какъ не выздоровѣетъ, такъ не нуженъ и офицерскій».
Наставшій послѣ сего день былъ одиннадцатый болѣзни моего сына, и въ этотъ день она не только не облегчилась, но сдѣлалась нѣсколько хуже. Оказался опять жаръ, и лѣкарь принужденъ былъ давать порошки от онаго. Сіе смутило опять всѣхъ насъ и озаботило. Къ вящшему смущенію моихъ домашнихъ и самъ я почувствовалъ послѣдствія своего рановременнаго выѣзда и чуть-было не слёгъ въ постель. Во мнѣ самомъ сдѣлался жаръ и великое волненіе въ крови. Всѣ домашнія мои перетревожились тѣмъ чрезвычайно, и тѣмъ паче, что и всѣ старшія дочери мои также были больны насморкомъ. Въ сей крайности, опасаясь и самъ, чтобъ не нажить горячки, спѣшилъ я воспріять прибѣжище къ старинному своему и вѣрному вспомогательному средству от жара, и укрощенію волненія крови, а именно къ насильственному принужденію себя при помощи свернутой бумажки къ чиханію, а сіе вмѣстѣ съ наблюденіемъ строгой діэты, помогло мнѣ и въ сей разъ очень скоро и жаръ во мнѣ поуменьшило.
Всѣ сіи происшествія, какъ легко можно заключить, не дозволяли мнѣ о московской ѣздѣ и помыслить. И тѣмъ паче, что мнѣ въ нее и хотѣлось, и не хотѣлось ѣхать. А потому всего менѣе объ ней помышляя, я во всѣ свободные часы и продолжалъ заниматься своими литературными упражненіями, а особливо продолженіемъ заготовленія матеріала для своего журнала. Но у домашнихъ моихъ, имѣвшихъ болѣе охоты и желанія побывать въ Москвѣ, мысли объ ней не выходили почти изъ головы; но какъ видѣли они, что случилась такая неожидаемая и великая остановка и что не было и надежды, что сынъ мой могъ скоро от болѣзни своей оправиться,—то отчаивались почти въ оной и смущались от того ежедневно мыслями.
При такихъ обстоятельствахъ обрадовались-было мы очень, что въ послѣдующій за симъ двѣнадцатый день сыну моему такъ полегчало, что онъ до самаго обѣда могъ сидѣть въ своей постели. Но какъ послѣ того опять сдѣлалось ему худо, то сіе опять насъ опечалило, и я сталъ опасаться, чтобъ не сдѣлалось ему рецидива, или чтобъ болѣзнь его не увеличилась; и какъ не было еще никакого кризиса, то находился я въ превеликомъ смущеніи. Къ вящшему моему безпокойству, бездѣльникъ нашъ учитель надѣлалъ опять нѣкоторыя проказы, и капельмейстеръ докучалъ мнѣ своими на него жалобами, и я досадовалъ на сего, что онъ съ негодяемъ симъ связался.
Наконецъ, къ неописанному нашему обрадованію, съ 22-го числа генваря, который былъ уже тринадцатый болѣзни моего сына, начало ему мало-по-малу, однако очень медленными стопами, становиться лучше, и мы начинали ласкаться надеждою, что болѣзнь его пройдетъ, и онъ у насъ опять выздоровѣетъ. Но съ другой стороны смущало и огорчало насъ то, что болѣзни въ домѣ нашемъ и вездѣ размножались отъ-часу. У насъ умерла еще одна женщина, а трое было еще больныхъ изъ людей нашихъ. Сама жена моя что-то разнемогалась, и я трепеталъ духомъ, опасаясь, чтобъ и она у меня не занемогла; а къ усугубленію огорченія нашего и самъ лѣкарь нашъ въ самое сіе время занемогъ и слегъ въ постель. Господи! какъ я встревожился духомъ, о семъ услышавъ. «Ахти! воскликнулъ я, ну, ежели и онъ свалится съ ногъ, кому насъ тогда лѣчить будетъ!»
Въ самое сіе время получилъ я от г. Давыдова весьма благопріятное письмо, наполненное благодареніями за присланную ему от насъ прекрасную шапку, которою подслужились ему мои семьянинки, связавъ ее сами изъ козьяго пуху. Впрочемъ, увѣдомлялъ онъ меня, что намѣстникъ нашъ изъ арміи въ Калугу возвратился и будетъ недѣли на полторы въ Тулу.
Кромѣ сего, дошли до меня вѣсти о престрашныхъ дѣлахъ, производимыхъ нашею казенною палатою или паче ея членами. Нѣкто изъ ассессоровъ ея, г. Уваровъ посланъ былъ привезти изъ Алатыря въ Тулу вино, и онъ не устыдился показать, что при наймѣ подводъ заплатилъ онъ по 110 коп. съ ведра. Неслыханная дороговизна и явное и наглое воровство: ибо извощики подрядились только по 35 коп., а вся сумма простиралась до 50 тысячъ! У насъ волосы даже становились дыбомъ, при услышаніи сего, и я, пожимая плечами, сказалъ: «Господи! какъ это могутъ люди такъ безсовѣстны и беззаконны быть! и сихъ же за то еще и награждаютъ!» Никто не сомнѣвался въ томъ, чтобъ не имѣлъ участія въ томъ и самъ совѣтник винной экспедиціи г. Челищевъ, какъ человѣкъ пронырливый и безпрерывно въ такихъ дѣлахъ упражняющійся и мой кёнигсбергскій еще знакомецъ, и ему же въ проѣздъ Государыни пожалованъ брилліантовый перстень. «О времена, о нравы!» воскликнулъ я наконецъ и плюнулъ.