— «Кто так громко зовет?» — сказал Смайк.
— «Кто так громко зовет?» — повторил Николас.
— «Кто так громко зовет?» — закричал Смайк.
Так продолжали они снова и снова спрашивать друг друга: «Кто так громко зовет?», а когда Смайк заучил это наизусть, Николас перешел к следующей фразе, а потом сразу к двум, а потом к трем, и так далее, пока около полуночи Смайк не обнаружил, к невыразимой радости, что он и в самом деле начинает припоминать кое-что из роли.
Рано утром они снова принялись за работу, и Смайк, обретя уверенность благодаря сделанным им успехам, усваивал быстрее и веселее. Когда он начал неплохо произносить слова, Николас показал ему, как он должен выходить, держась растопыренными пальцами за живот, и потирать его время от времени, согласно обычному приему, следуя которому актеры на сцене всегда дают понять, что им хочется есть. После утренней репетиции они снова принялись за работу, прервав ее только для того, чтобы наскоро пообедать, и трудились до самого вечера, пока не настало время отправляться в театр.
Никогда еще не бывало у учителя более старательного, смиренного, послушного ученика. Никогда еще не бывало у ученика более терпеливого, неутомимого, заботливого, доброжелательного учителя.
Как только они оделись, Николас возобновил свои уроки, продолжая их в перерывах между выходами на сцену. Успех был полный. Ромео заслужил дружные аплодисменты и величайшее одобрение, а Смайк был единодушно провозглашен как зрителями, так и актерами чудом и первым среди аптекарей.
Глава XXVI,
чреватая опасностями, угрожающими спокойствию духа мисс Никльби
Место действия — прекрасные апартаменты на Риджент-стрит; время — три часа пополудни для унылых и корпящих над работой и первый утренний час для веселых и жизнерадостных; действующие лица — лорд Фредерик Верисофт и его друг сэр Мальбери Хоук.
Эти два отменных джентльмена лениво развалились на двух диванах, разделенные столом, на котором был сервирован обильный завтрак, оставшийся, однако, нетронутым. Газеты были разбросаны по комнате, но и они, подобно трапезе, оставались незамеченными и в пренебрежении. Однако отнюдь не беседа мешала искать развлечения в чтении газет, ибо ни единым словом не обменялись эти двое и не произносили ни звука, за исключением тех случаев, когда один из них, начиная метаться в поисках более удобного местечка для раскалывавшейся от боли головы, издавал нетерпеливое восклицание и, казалось, заражал своим беспокойством другого.
Уже одни эти признаки в достаточной мере подтверждали догадку о размерах дебоша прошедшей ночи, даже если бы не было других указаний на то, в каких увеселениях прошла эта ночь. Два грязных бильярдных шара, две продавленные шляпы, бутылка из-под шампанского с обернутой вокруг горлышка запачканной перчаткой, чтобы крепче можно было сжимать ее в руке в качестве наступательного оружия, сломанная трость, карточная коробка без крышки, пустой кошелек, разорванная цепочка от часов, горсть серебра, перемешанного с сигарными окурками, сигарный пепел — все эти и многие другие следы разгула ясно свидетельствовали о том, какой характер носили прошлой ночью проказы джентльменов.
Первым заговорил лорд Верисофт. Спустив ноги в туфлях на пол и протяжно зевнув, он с трудом принял сидячее положение и обратил тусклый, томный взгляд на своего друга, которого окликнул сонным голосом.
— Ну? — отозвался сэр Мальбери, повернувшись.
— Мы весь де-ень будем здесь лежать? — спросил лорд.
— Вряд ли мы годимся на что-нибудь другое, — ответил сэр Мальбери, — во всяком случае, в ближайшее время. Сегодня утром во мне нет ни искры жизни.
— Жизни! — воскликнул лорд Фредерик. — Я чувствую себя так, как будто ничего не может быть уютнее и приятнее смерти.
— Так почему же вы не умираете? — сказал сэр Мальбери.
Задав такой вопрос, он отвернулся и, казалось, сделал попытку заснуть.
Его неунывающий друг и ученик придвинул стул к столу и попробовал поесть, но, убедившись, что это невозможно, поплелся к окну, затем начал слоняться по комнате, приложив руку к пылающему лбу, и, наконец, снова бросился на диван и снова разбудил своего друга.
— В чем дело, черт побери? — простонал сэр Мальбери, садясь на своем ложе.
Хотя сэр Мальбери произнес это довольно недоброжелательно, однако он, по-видимому, не считал себя вправе хранить молчание. Несколько раз потянувшись и заявив с содроганьем, что «дьявольски холодно», он приступил к эксперименту за столом, накрытым для завтрака; здесь он преуспел больше, чем его менее выносливый ученик, а потому за этим столом и остался.
— А не вернуться ли нам, — протянул сэр Мальбери, помедлив с куском, наткнутым на вилку, — а не вернуться ли нам, к малютке Никльби, а?
— К какой малютке Никльби, — к ростовщику или к девице? — спросил лорд Фредерик.
— Вы меня поняли, я вижу, — отозвался сэр Мальбери. — Разумеется, к девице.
— Вы мне обещали отыскать ее, — сказал лорд Фредерик.
— Совершенно верно, — подтвердил его друг, — но с той поры я передумал. В делах вы мне не доверяете — отыскивайте ее сами.
— Не-ет, — возразил тот.
— А я говорю — да! — заявил друг. — Вы ее отыщете сами. Не думайте, что я хочу сказать — когда вам это удастся! Я не хуже вас знаю, что без меня вам ее в глаза не видать. Да. Я говорю, что вы можете ее отыскать — можете, — а я вам укажу путь.
— Ах, будь я проклят, если вы не истинный, дьявольски честный, несравненный друг! — сказал молодой лорд, на которого эта речь произвела весьма живительное действие.
— Я вам скажу — как, — продолжал сэр Мальбери. — На том обеде она была приманкой для вас.
— Не может быть! — вскричал молодой лорд. — Какой чер…
— Приманкой для вас, — повторил его друг. — Старый Никльби сам мне это сказал.
— Что за славный малый! — воскликнул лорд Фредерик. — Благородный мошенник!
— Да, — сказал сэр Мальбери, — он знал, что она миленькое создание…
— Миленькое! — перебил молодой лорд. — Клянусь душой, Хоук, она безупречная красавица… э… картинка, статуя… э… клянусь душой, это так!
— Что ж, — отозвался сэр Мальбери, пожимая плечами и подчеркивая свое равнодушие, подлинное или притворное, — это дело вкуса. Если у нас с вами вкусы несходные, тем лучше.
— Проклятье! — воскликнул лорд. — В тот вечер вы от нее не отставали. Я едва мог сказать слово.
— Для одного раза она совсем недурна, совсем недурна, — сказал сэр Мальбери, — но не стоит того, чтобы еще раз стараться ей понравиться. Если вы желаею всерьез приударить за племянницей, скажите дядюшке, что вы хотите знать, где она живет, и как она живет, и с кем, иначе вы отказываетесь быть его клиентом. Он не замедлит вам сообщить.
— Почему же вы мне этого раньше не сказали, вместо того чтобы заставлять меня целую ве-ечность пылать, чахнуть, влачить жалкое существование? — спросил лорд Фредерик.
— Во-первых, я этого не знал, — небрежно ответил сэр Мальбери. — а во-вторых, я не думал, что для вас это так важно.
Истина, однако, заключалась в том, что за время, истекшее со дня обеда у Ральфа Никльби, сэр Мальберп Хоук тайком использовал все имевшиеся в его распоряжении средства, чтобы обнаружить, откуда столь внезапно появилась Кэт и куда она скрылась. Однако без помощи Ральфа, с которым он не поддерживал никаких отношений, после того как они столь недружелюбно расстались тогда, все его усилия были тщетны, а потому он принял решение сообщить молодому лорду о признании, которое выудил у достойного ростовщика. К сему побуждали его различные соображения; среди них отнюдь не последнее место занимало намерение узнать то, что могло стать известно слабохарактерному молодому человеку, а желание встретить снова племянницу ростовщика и прибегнуть к любым хитростям, чтобы сломить ее гордость и отомстить за презрение, преобладало над всеми его помыслами. Это был хитроумный план, который не мог не соответствовать его интересам с любой точки зрения, ибо даже то обстоятельство, что он вырвал у Ральфа Никльби признание, с какой целью тот ввел свою племянницу в такое общество, а также его полная личная незаинтересованность, раз он столь откровенно сообщил об этом своему другу, должны были показать его в самом лучшем свете и чрезвычайно облегчить переход монет (и без того частый и быстрый) из кармана лорда Фредерика Верисофта в карман сэра Мальбери Хоука.