Далю, даже голодному, хорошая беседа нужнее самых жирных кусков в котле: Даль и в степи не расстается с тетрадками, слушает и замечает — это главное в его жизни. «Мать дороги — копыта, мать разговоров — уши», — говорят казахи, они дорожат пословицей не меньше, чем костромской или рязанский мужик-балагур: «В пословице — красота речи, в бороде — красота лица».
Здесь говорят также: счастье приносит белая рогатая змейка — шамран; нужно только не испугаться и расстелить у нее на пути новый платок; шамран переползет через платок и скинет свой рог; его надо подобрать и спрятать — тогда будет много верблюдов, коней и овец, будут кожи и сафьяны, шерсть, мясо, пузатые турсукис кумысом. Но белая змейка редко приползает к бедняку.
Даль знает Инсенгильди Янмурзина, у которого двенадцать тысяч коней, многие тысячи верблюдов, бессчетно овец, но Даль видит семейства, которые владеют одной козой — питаются ее молоком, а двигаясь по степи, вьючат на козу свой жалкий скарб.
В голодные зимы, когда выпадает глубокий снег или ледяной коркой затягиваются пастбища, худые, оборванные казахи приходят «на линию», к крепостям и станицам, — продают детей в работники: мальчик стоит двадцать рублей, за четырех мальчиков платят со скидкой — семьдесят пять.
У байгушей, нищих, нет ни козы, чтобы подоить, ни детей, чтобы продать. Даль пишет рассказ про бедняка-байгуша — портрет получается страшный: бедняк «лето и зиму ходил в стеганом полосатом халате, покрытом до последней нитки заплатками всех цветов и родов — шелковыми, бязевыми, ситцевыми, суконными, наконец, кожаными и меховыми. Лучшее место на халате был лоскут алого сукна, с ладонь, положенный на спине, между лопаток: тут была зашита спасительная молитва, которая, однако же, не спасала его от частых побоев толстою плетью по этому же самому месту».
Здесь говорят: «Заколовший верблюда просит мяса у заколовшего козу». Инсеягильди Янмурзин со своими верблюдами старается держаться кочевьем поблизости русских крепостей: он рассчитывает, что царские солдаты и казаки с пушками и ружьями, царские чиновники с законами и судами защитят его от тех, кто заколол последнюю козу.
Здесь говорят: «Там, где не знают тебя, уважают твою шубу». Хорошую шубу, возможно, уважают, пока не узнают ее владельца, но чиновничья шинель для первого знакомства здесь не подходит. Рассказывают, как чиновник из города явился в казахское кочевье разбирать какое-то дело: мужчины развлекали его беседой, готовили бешбармак, женщины и дети выбегали из юрт поглядеть на него; вокруг бродили отары и ржали табуны. А наутро чиновник и его отряд проснулись одни-одинешеньки посреди широкой степи: не было круглых юрт, чадных огней, закопченных котлов; не было спокойных мужчин, любопытных детей, таинственных женщин — никого и ничего не было. Ночью кочевье бесшумно снялось с места и растворилось в сером просторе — только помет остался на вытоптанной земле да черные круги от вчерашних костров.
Человека в чиновничьей шинели боятся, чиновника особых поручений Даля уважают, в какой бы шубе он ни приезжал. От Даля не убегают, его охотно ждут даже в тех местах, где он появляется впервые (по степи, без почты и фельдъегеря, вести мчатся быстрее, чехи срочная депеша по тракту), в далеких кочевьях, где он не бывал прежде, его встречают радостно: «Здравствуй, правдивый Даль»; имя «правдивый» присвоила Далю степь. Но «правдивый Даль», разбирая дела, не знает, как найти правду для бедного «азиатца»: на север и запад от изогнутой верблюжьими горбами линии творят над бедняком суд и расправу русские чиновники, на юг и восток от линии свои степные владыки. Для бедняка, заколовшего последнюю козу, близко ли он от линии, далеко ли, как ни кинь, а все клин (здесь говорят: «Кто берет — один раз виноват, у кого взяли — тысячу раз виноват»).
Когда казахи поднялись против несправедливостей и притеснений, чинимых властелинами степи — ханом, султанами, биями, они просили губернатора наградить их правдивыми чиновниками, которые вникли бы в бедственное положение народа. «Особенно мы желаем, чтобы жалобы наши были исследованы господином Далем» — пишут к губернатору вожаки восстания. Но военный губернатор «награждает» восставших по-своему: в степь выходит карательный отряд — больше тысячи человек при артиллерии и несколько казачьих сотен…
Край, где исполняет Даль особые поручения, обширен. Вот он уже верст на пятьсот севернее пустынных казахских степей — прилег на широкую кошму «около пылающей огромной сосны, стонавшей столько раз от бурного порыва ветров и отстонавшей ныне в последний раз под ударами небольшой башкирской секиры»; приятель его, башкир, в легкой кольчужке поверх алого суконного чапана лежит рядом и, «сунув за щеку вместо жвачки кусочек рубленого свинца, из которого зубами округляет запасную пульку», любуется табунком лошадок своих; печально звучит дудка — курай; невидимый рассказчик, сидящий по ту сторону пламени, «вспоминает прошлое, батырское время, былое и небылое».
Однажды ночью, когда вековая сосна уже истлевала в костре и обращалась в прах, а искры взмывали над нею и быстро угасали в синем мраке, услышал Даль старинное сказание о прекрасном юном хане Зая-Туляке и его верной возлюбленной — русалке, дочери подводного царя озера Ачулы. Даль записал сказание и поведал своим читателям, предварив при этом повесть о любви сжатым рассказом о Башкирии, о ее лесах и озерах, о людях, которые живут в этой стране, об их сказках, преданиях, песнях.
Но Даль приезжает в башкирские земли не для того, чтобы полеживать у костра и слушать о далекой старине. Даль пишет про «обнищание многих башкир» — заводчики «оттягали сотни тысяч десятин богатейших в мире земель, расквитавшись с вотчинниками-башкирами тремя головами сахару, фунтом чаю и словесным обещанием». Местные чиновники беспощадно «выколачивают» налоги, «правят кулаками» и отписками, погрязли в корысти, «бездушной лени», «в грязном слое привычной обиходной лжи», «в несознании за собой никакого долга».
Тройка резво катится «по дороге, что по полотну»; возница-башкир в островерхой валяной шапке «будто мехом потянул в себя дыханье, позадержал его и залился плачевным высоким голосом, словно издали по ветру донесся звучный стон, под конец замиравший; затем последовал однообразный напев на слова местного народного сочиненья: «И хлеба нет, и начальник дерется».
«Не развеселила меня эта песня, сложенная, как все народные песни, никем, хотя поется всеми», — чиновник особых поручений возвращается из служебной поездки.
«ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ»
В 1838 году Академия наук «в изъявление уважения своего к заслугам» Даля избирает его членом-корреспондентом. Подразумеваются заслуги Даля в естествознании — он избран по отделению наук естественных.
(«Подарки любят отдарки», — шутит Даль и вскоре отправляет в дар академии «образчик живой овцы из Киргизской степи».)
Заслуги, которым Академия наук изъявляет уважение, — не только основанный Далем и стяжавший весьма широкую известность «музей естественных произведений Оренбургского края» («местный», как любит именовать его Даль). Сам музей — ощутимый итог Далева краеведения. В сочинениях Даля, литературных и ученых, разбросано огромное количество сведений о богатейшей природе края, где восемь лет живет он, и служит, и не на месте сидит, а беспрерывно путешествует, от берегов Каспия к подножию Уральских гор, из башкирских лесов в безводные казахские степи; если все эти сведения собрать, получится весьма обширный оренбургский справочник. Даль увлеченно и обстоятельно «ведает край».
Справочник Даль не составил (таким «справочником», где каждый предмет не словами обозначен, а присутствует сам по себе, и становится созданный силами Даля «местный музей»), но, когда профессор Казанского университета Эверсман составил «Естественную историю Оренбургского края», Даль охотно берется ее переводить (казанский профессор писал по-немецки). Переводя, Даль оговаривает право сделать некоторые примечания. «Придерживаясь, сколько мог и умел, смысла и духа подлинника, я избегал нерусских выражений и оборотов и старался передать русские названия предметов и, наконец, по разрешению и желанию сочинителя, осмелился присовокупить от себя несколько примечаний. Вовсе не будучи ученым-естествоиспытателем, все притязания мои я ограничиваю тем, чтобы способствовать, по силам своим, людям более ученым и сведущим в изысканиях их и распространении полезных сведений», — читаем в предисловии «От переводчика». Очень точно, искренно, скромно, однако подчеркнем желание сочинителя, известного географа, зоолога и почвоведа, чтобы некто, вовсе не бывший ученым, присовокуплял примечания к серьезному труду. На 99 страницах «Естественной истории» Эверсмана переводчик Даль «осмелился присовокупить» 32 примечания разной величины; иногда это дополнение, пример (подчас из собственного опыта), случай, рассказец-«картинка», иногда — поправка, русское слово в пару к иностранному или местное словцо в пару к русскому…