– Как? Вы хивинец? – переспросил удивленный генерал и, получив удовлетворительный ответ, приказал генералу Романовскому что-то записать, а сам, уходя в вагон, о чем-то говорил окружающим его.
– Это еще небывалый случай… редкий экземпляр… – доносилось до моего слуха.
– Командующий приказал пригласить вас к общему столу, – сообщил мне князь, входя в купе, где я собирался обедать с моим спутником – прапорщиком.
– Посему, – продолжал князь, беря меня за кушак халата и таща за собой в свое купе, – извольте до дна! Что? Вы отказываетесь исполнить мое приказание?! Да еще приказание старого ахтырца!.. Сто пятьдесят прыжков! – приказал он, указывая мне место посредине купе.
Нечего было делать! Подобрав полы халаты и ятаган, я пустился прыгать. На диване со стаканами вина сидела группа гвардейцев, хохотавших до упада, глядя на эту картину. Отмахав 150 прыжков, проклиная всех князей на свете, потный, я вмиг проглотил стакан коньяка, прямо, не моргая и смотря в глаза князя, как он приказал это сделать.
– А теперь по-приятельски перейдем с тобой на «ты» и пойдем отведать генеральский обед! – сказал он, целуя меня.
За обедом
– Садитесь! – коротко приказал генерал Корнилов, сидевший во главе стола, когда я вошел в столовую.
За столом сидело несколько человек генералов и полковников генерального штаба, прислушиваясь к рассказам генерала Корнилова, интересно и увлекательно рассказывавшего в продолжение обеда.
– Корнет, голубчик, как я рад вас видеть, да еще офицером! – воскликнул генерал Лобачевский и, обращаясь к генералу Корнилову, продолжал:
– Ведь он, Ваше Превосходительство, учился в 3-м Московском кадетском корпусе, директором которого был я.
– Что же, обрадовались, генерал, встретив своего воспитанника? – спросил генерал Корнилов, улыбаясь и крутя свою бородку с очень бедной растительностью.
– Еще бы не радоваться! – ответил генерал Лобачевский. – Ведь он первый офицер из Хивы, окончивший наш корпус!
– Да-а?! – протянул генерал Корнилов, крутя свой ус правой рукой, на безымянном пальце которой было одето два кольца: обручальное и кольцо с китайскими иероглифами.
Наступило молчание, нарушаемое только стуком колес быстро мчавшегося поезда. Все ожидали следующее блюдо. Сидевший визави со мной полковник генерального штаба Плющевский-Плющик крутил шарик из хлеба, бросая изредка на меня ласковые взгляды. Несколько минут генерал Корнилов задумчиво глядел в окно, как бы что-то вспоминая, и вдруг, резко повернувшись к присутствующим, заговорил:
– Знаете, какой курьезный случай произошел на фронте во время последних наступлений? Негодяи товарищи, находившиеся на передовой линии, поднимали ноги, давая, таким образом, знать сзади лежавшим солдатам о своем желании или нежелании идти в наступление. Когда мне об этом доложили, я поразился способности русского солдата придумывать такого рода сигнализации.
Во время этого рассказа на правой щеке его образовались три морщины, маленькие глаза сверкали и лицо имело бронзовый цвет.
Подали третье блюдо. Беседа снова оживилась, центром ее был генерал Корнилов. Интересно и увлекательно он рассказывал сцены и картины нравов из персидской истории, вспоминал произведения персидских поэтов, часто декламируя большие отрывки на прекрасном персидском языке, переводя их после слушателям. Меткость, изящество, богатство иострота цитат очень нравились присутствующим, и они с наслаждением слушали его рассказы. Желая перевести слова Фирдоуси, который говорил, что «смерть – это вино. Чашка, в которую оно наливается, – жизнь. Наливший – его судьба. Нет ни одного существа, которое бы не пило этого вина», генерал Корнилов на минуту задумался, желая сказать это на персидском языке. Я попросил разрешения напомнить ему слова поэта. После этого случая он перебрасывался со мной и другими красивыми фразами на персидском языке.
Не допив свой чай, генерал Корнилов неожиданно для всех поднялся из-за стола и направился в свой вагон, где находились его жена и сын, ехавшие вместе с ним в Могилев.
– Голубчик, иди сюда! – обратился ко мне князь на одной стоянке. – Прикажи своему дьяволу слезть с денежного сундука. Мне надо вынуть оттуда кое-что. Все мое старание стащить этого черномазого с сундука пропало даром, и он чуть не отправил меня на тот свет. На мое приказание сойти он ответил, что его может сменить только корнет Хаджи, а других он не слушает. Ведь я твой начальник, говорю я ему, а он мне свое: «Я бас нэ знаит! Дабай карнэт Хаджи». Так вот, «карнэт Хаджи», давай-ка его сменим. Мне жаль его, что он 9 часов просидел на сундуке голодный. Но все-таки, голубчик, объяви им, что и я их начальник. А то я ему приказывал, а он знай все твердит свое: «Дабай карнэт Хаджи, дабай карнэт Хаджи!» Фу, черт возьми! – говорил, часто дыша, слегка сердитый князь.