В начале января 1899 года Корнилов явился к генералу Ионову на доклад.
— Ваше превосходительство...
— Можете меня, капитан, называть по имени-отчеству. Так будет удобнее.
— Михаил Ефремович, прошу дать мне десять дней отпуска.
— Что, Лавр Георгиевич, собираетесь перевезти сюда свою молодую жену? Так на это десяти дней не хватит.
— Таисия Владимировна приедет, как только я подберу подходящую квартиру. Отпуск я прошу для других целей.
— Ладно, капитан, не буду любопытствовать, что это за цели. Пишите рапорт.
— Рапорт уже написан, ваше превосходительство, — Корнилов вытащил из внутреннего кармана сложенную вчетверо бумагу и положил её на стол.
— Вот.
Ионов, сохраняя доброжелательную улыбку, подписал рапорт.
— Не сочтите за труд, Лавр Георгиевич, передайте бумагу в канцелярию.
Корнилов не стал объяснять генералу, зачем ему понадобились десять дней отпуска, — мог получить отказ, более того — запрет на то, что он задумал, поэтому он никого не ставил в известность о предстоящей операции — сам её разработал, сам подготовил, сам подобрал людей...
Из мелкого липкого дождя неожиданно вытаяла крупная чёрная птица, промахнула над самой головой капитана, словно хотела напасть на него. Корнилов пригнулся, услышал тяжёлый свист крыльев, а тугой всплеск воздуха чуть не сорвал с него чалму. Капитан поправил чалму, скомандовал:
— Поехали!
Надувной плот, направленный сильным толчком в грохочущую темень ночи, завертелся в течении, будто щепка, мощь реки была велика, ей ничего не стоило смять людей. Корнилов подхватил весло, лежавшее рядом, с треском опустил его в воду. Плот стал вращаться медленнее. Тем временем Керим, много раз переправлявшийся в этом месте через реку, сунул в воду шест, воткнул его в неглубокое дно и с силой послал плот вперёд.
Надутые мешки от натуги, от того, что их обжигала холодная, как лёд, вода, заскрипели, застонали жалобно. Керим очередным толчком снова послал плот вперёд.
Мамат подхватил второй шест, также вогнал его в воду.
Здесь, на грохочущей середине реки, ничего не было видно, ничего, кроме грохота, не было слышно. Корнилов пригнулся, попробовал рассмотреть что-нибудь в вязкой черноте пространства — попытка не удалась. Он пригнулся ещё ниже, всадился подбородком в острые колени и снова ничего не разобрал — в непрозрачной черноте, наполнявшей пространство, разобрать что-либо было невозможно. Чернота стискивала людей в своих объятиях, сдавливала их, плющила, холодная водяная пыль набивалась в рот, в ноздри, мешала дышать.
Совсем рядом с плотом проплыл угловатый, с зубчатой спиной, выдавленной из воды камень, бурное течение с шипеньем облизывало его, туго взмётывалось вверх, на невидимой поверхности его крутились буруны, пробовали завертеть плот, утащить в темноту, но Керим и Мамат были начеку. И как они только разглядели опасную зубчатую спину впереди — непонятно. Чутьё, что ли, помогло? Или ощутили кожей, костями своими, мышцами, корнями волос, ещё чем-то, чему и названия точного нет, лишь существует в литературе приблизительное определение «шестое чувство».
Вот через зубчатый скользкий камень переполз другой камень, такой же скользкий, весь в налипи — этот камень волокло на своей спине течение, булыжник спешил куда-то, грузным телом своим он проскрежетал по зубчатой спине, плюхнулся в воду, на дне сдвинул несколько каменьев поменьше и сполз в яму. Корнилов не удержался, перекрестил себя.
Над головами людей низко вновь пролетела большая чёрная птица, Керим не выдержал, выругался: птица чуть не срубила ему голову.
— Собака! — пробормотал вслед птице Мамат.
На середине Амударьи плот попал в тихую крутящуюся заводь — странно, что посреди грохота и стремительного падения воды в темноту вдруг оказалась заводь, плот перестало трепать, он успокоился, повёл носом в одну сторону, потом в другую. Мамат ожесточённо захлопал веслом, направляя плот в нужное место, Керим ухватил весло, лежавшее рядом с капитаном, и также быстро и ожесточённо заработал им.
Они прошли уже две трети пути — Корнилову даже показалось, что он увидел противоположный берег, в плотной ночной черноте обозначилась чернота ещё более плотная, опасно вспухла в ночи, но, вспухнув на мгновение, тут же пропала, — как вдруг под днищем плота что-то громко хлопнуло, потом послышался резкий свистящий звук, и самый большой чупсар, на котором, собственно, и держался надувной плот — он находился в центре плота, — лопнул.