Да, Ольга совсем нерадостная вестница. Но, несмотря на январь, несмотря на вести одна другой печальней, встреча родственная, полная воспоминаний о былых днях моего рождения и непременных подарках, среди которых тонкие духи и безделушки — дары Олечки Поленц. И мы, обнявшись, идем на солнышко. Да, да, здесь в январе сияет солнце, с крыши самая настоящая капель. Какой снег? Снег как выпадет, так и растает. Здесь, в городе, погоду делают горы (это нам еще географ разъяснял). Они нависли над бывшим Владикавказом. Совсем как будто рядом Столовая гора. И правда, настоящий праздничный стол, накрытый скатертью-самобранкой (географ наш видел такую же, и тоже Столовую, в Южной Африке, в стране буров, о которой мы в детстве читали в книжке «Капитан Сорви-голова»). А над всеми горами — величавый Казбек, величавый и вечный. Вот он и насылает, совсем как древнегреческий Зевс (тот у поэта Архилоха «дождит» и веет вьюгами), снег, дожди (город славится невероятным количеством осадков), ливни, грозы, ледяные лавины, скрывая свой суровый лик туманной завесой. Но смилуется, улыбнется — каждая морщинка, каждая складочка будто видны на его вершине — и все окрест светится и сияет, пусть и в январе.
Вот мы с Ольгой и гуляем в такой счастливый день под стенами дома, что напротив нашего, гуляем, греемся на солнышке, слушаем: кап-кап, кап-кап. Так мерно и мирно, так неизменно спокойно и — утешительно.
Под стенами этого дома еще можно прогуливаться. Здесь ингушская туристическая база (город Орджоникидзе — общий центр для осетин и ингушей, что и отзовется братоубийством через десятки лет, в девяностых годах XX века, — пока власть держит всех крепко в узде). И я, прогуливаясь под окном этого знакомого дома, даже не подозревала, что здесь, путешествуя по Кавказу, останавливались Лосевы, Алексей Федорович и Валентина Михайловна. А я напротив, на Осетинской, 4. Они тоже не знали о девочке им неведомой, но близкой. Сладко думается мне теперь об этой встрече — невстречи. Все приходит в свое время, не раньше, не позже. Все как надо.
А дом этот знаменит. Я не раз упоминала о нем. Миллионер-нефтяник Чермоев покинул свой дом-дворец еще в годы великого Октября. Хозяин исчез (говорят, за границу, в Ирак, тоже нефтяной), а дом остался и стоит до сих пор, хотя и в виде совсем изуродованном. В 1938 году, о котором я вспоминаю, он ждал своего скорого расцвета — придет с войной, как ни странно. Дом действительно изумительный и построен ну совершенно в духе старинного Востока. Снаружи — ничего особенного, все скромно, стены как стены, окна как окна — ничто в глаза не бросается. Зато внутри роскошные залы, цветные витражи, мрамор, за домом террасами поднимается сад, и главное — белокаменная лестница спокойными маршами (чтобы не устать, поднимаясь) ведет вверх, прямо к небу.
Забыть нельзя, как мы с моей подружкой Ниной[135], или как все ее звали за веселый нрав, живость невыразимую, милую éspièglerie, Нинон (она мое единственное утешение в сумраке тех дней да и верная, единственная подруга долгие годы, ласково принятая в доме Лосевых), не раз пробирались в сад этого, как мне казалось, заколдованного дома. Не все же нам с Нинон, сидя у нее в прохладной красивой комнате (убранной коврами), поглядывая в открытые окна, слушать сладкий тенор незабвенного Бадридзе: «В парке Чаир расцветают фиалки, в парке Чаир расцветает весна…» или перелистывать старинный сборник оперных либретто «Однажды в Версале»: «au j’eu de la reine, Venus Moscovite разорилась дотла» — а это тоже незабвенная «Пиковая дама»[136].
И вот мы с Нинон поднимаемся по нагретому белому камню, забираемся на тот самый верх, что упирается прямо в кроны мощных орехов и ведет к небу. Сидим, ни слова не говоря, только вдыхая аромат фиалок — их целый ковер. Зачем нам этот воспеваемый парк Чаир (Нинон умудрилась и там побывать, она обожает светскую жизнь)? У нас здесь свои подснежники, маргаритки, фиалки, свои ландыши, свои неземные ароматы. Разве забудешь их? Никогда больше не придется мне подниматься по белой лестнице здесь, в этом очарованном саду (не раз вспоминаю знаменитую повесть Фрэнсис Бёрнетт «Таинственный сад»), никогда не придется больше подниматься и по белокаменной лестнице, к храму на холме, где когда-то в подвенечном наряде шествовала Елена Петровна. Люди исчезли, камни остались, но души их умерли.
135
Она дочь Софьи Петровны и Казбека-Константина Тотиевых, еще в двадцатые годы купивших у Семеновых второй, слева от ворот, дом, почти в два этажа. Софью Петровну, племянницу почтенного грузинского семейства, владельцев известных кондитерских заведений, выдали замуж в годы революции за работавшего в фирме хорошего человека и талантливого мастера-осетина. Богатый кондитер отбыл в Тифлис (с его очаровательной и тонко образованной наследницей, не имевшей никакого отношения к делу своих предков, мы с Ниной по-родственному встречались в Тбилиси), а племянница с мужем тоже до поры до времени имела свою собственную кондитерскую, известную во Владикавказе. В дальнейшем Казбек работал в Интуристе, да и частным образом. Мастер был необыкновенный. Нина дважды выходила замуж. Первый муж — русский, — обиженный разводом, написал ей стихи: «О, ты, Марина Мнишек, возлезшая на трон». Второй — осетин, был отвергнут за ненадобностью и за алкоголизм. Забрав дочь Нелли, Нина вернулась к родителям. После их смерти (один брат ее жил отдельно с семьей, другой умер) она распродала весь дом по частям и сама уехала из него. Мирный дотоле и патриархальный общий двор и владение превратились в кошмар, с которым приходилось мириться моей сестре. Но это было уже в самые поздние годы.
136
Начало арии Томского о тайне трех карт, раскрытых Сен-Жерменом графине, «прекрасной Венере Московской».