И получаю заслуженный удар по лицу, из носа сразу хлынула кровь. Лежу на боку и вижу, как моя кровь лужицей скапливается на обивке дивана.
— Тварь, я заберу у твоего хахаля двадцать пять лямов, а тебя прикопаю живой. Прямо сейчас пойду могилку тебя копать, — рычит Алексей.
И мне становится страшно. Может. Он может сделать все. Но тут слышится сигнал клаксона, к домику явно кто-то подъехал, возможно, сообщник. Алексей мне хищно подмигивает, берет лопату и выходит.
Домик дощатый, рамы давно рассохлись, слышимость прекрасная. И я слышу весь разговор от А до Я.
— Алексей, что ты творишь, — женский голос показался мне сильно знакомым, но это не Мила.
— Тебе чего надо, беги уже к любовничку своему, — голос Алексея недовольный, он говорит с презрением. — Деньги привезла?
— Алексей, хватит творить дичь, я не смогу на этот раз тебя освободить, бери те деньги, что есть у меня и беги из страны, — теперь я узнаю ее, это его жена Дарья Семеновна.
Это было уже интересно, значит, она знала, что он меня похитил.
— Твои деньги — копейки, я на это не смогу жить.
— Работать не пробовал? — ехидно замечает жена.
— Издеваешься? — в голосе Алексея проскальзывают металлические нотки.
Ну, ну! Как бы не пришлось ему еще и жену закапывать.
— Знаешь, Алексей, твой отец был действительно мужиком, а ты размазня, — вдруг припечатывает она своего супружника. — Ни одно дело обстряпать нормально не можешь.
— Да, тебе ли не знать, сначала трахалась с моим отцом, потом под меня легла, ты же у нас подстилка ментовская, — вот это новости, так много нового для себя узнаю.
— Твоего отца я любила, — отрезает Дарья Семеновна.
— А под меня легла в память о нем, — снова язвит Алексей.
— А от тебя хотела молодого тела, — резко обрывает его жена.
— Ты ментовская сука! — рычит на нее Алексей. — Если я расскажу, как ты с моим отцом — вором в законе кувыркалась, твоей карьере придет конец! И твой новый любовник тебе не поможет.
— Ты никому ничего не расскажешь, — твердо говорит Дарья.
— Тогда давай мне денег больше, че так мало обещаешь, — голос Алексея становится ехидным. — Достань мне лям зеленью, и вали на все четыре стороны, документы тебе на развод все подпишу.
— Ты их и так подпишешь.
— Нет, только за твою помощь! Сначала ты помогаешь мне получить двадцать пять лямов с ейного мужика, и даешь сверху мне лям зеленью, — голос Алексея звучит мягко, даже ласково, вот только что-то меня напрягает. — Потом я подписываю тебе бумаги на развод и тихо ухожу через границу.
— Ты забираешь деньги, что я даю, подписываешь мне бумаги и исчезаешь. Я тебе обещала вытащить тебя из тюрьмы — вытащила. Больше меня ни о чем не проси!
— Нет, дорогуша, ты у меня на крючке, не хочешь платить зеленью, давай в евро, я в курсе, что у тебя есть счет в Швейцарском банке, — ехидничает Алексей.
— Ты, видимо, решил, что будешь меня всю жизнь доить? — в голосе Дарьи Семеновны металлические нотки.
— Конечно, родная, сама напросилась, когда повела меня под венец…
И тут раздаются три выстрела…
Я замираю от ужаса. Слышу шаги. Потом открывается и закрывается дверка автомобиля. Шум двигателя. Авто отчаливает вдаль! А я остаюсь не понятно где, связанная.
Проходит минута, другая, время течет, но в дом никто не заходит. Холодает.
Я от ужаса съеживаюсь на диване.
А никто и не придет.
Я умру здесь, впрочем, умру быстро. Ночами уже холодно, так что замерзну и все. Или скончаюсь от голода и жажды. Сколько там человек может прожить без воды? Суток семь — восемь?
Только сейчас до меня доходит весь ужас ситуации.
Дарья Семеновна убила Алексея! А я осталась одна, неизвестно где нахожусь, и как мне освободиться. Кругом тишина. Возможно, никого в округе нет.
Меня окружает мертвая тишина. Не слышно ни шума машин, ни звука от железной дороги. Мертвая тишина! Где я?
Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
Пытаюсь встать, но это получается с трудом. Подтягиваюсь к краю дивана, изгибаясь, как червяк. Уф, получилось, потом спускаю ноги и тут же падаю. Конечности так затекли, что не слушаются меня. Приходится потратить минут десять на разминку. Кручу ступнями в разные стороны, сжимаю, разжимаю пальчики. Минуты текут, но подвижность возвращается, а с ней и надежда. Потому что от моих резких движений веревки начинают ослабевать.
Тогда я разминаю руки. Не знаю, сколько прошло время, я уже стерла кожу в кровь, но чувствую, что одна рука стала более свободно поворачиваться в путах. И я только прибавила усилий, на боль не обращала внимания. И вот одна рука освобождена. Выдыхаю. Но не даю себе много времени для передышки. Ведь у Алексея может быть сообщник. И я даже знаю кто.