– Это и есть твоя писательская почва. Многие художники теряли детей, и это не мешало им творить.
Фантина меня не понимает. Утрата ребенка – не то переживание, преодоление которого делает сильнее. Это страдание, раскалывающее вас, как топор полено. От него вы просто валяетесь на поле боя без малейшей надежды, что рана в конце концов затянется. Знаю, она не желает этого слышать, поэтому я стараюсь зарубить тему на корню.
– У тебя нет детей, следовательно, ты лишена права голоса.
– Я о том и толкую: меня интересует твой голос, а не мой. Под влиянием горя создавались шедевры самых разных жанров.
Стоя против света, перед стеклянной стеной, она принимается перечислять:
– Гюго написал «Завтра на рассвете» вскоре после смерти дочери, Дюрас написала «Боль», использовав свои черновики военного времени, «Зримая тьма» Стайрона появилась, когда он выходил из пятилетней депрессии, а уж…
– Прекрати!
– Писательство было твоей спасительной соломинкой, – гнет она свое. – Если бы не твои книги, ты бы по сей день обслуживала пьяниц в «Лабиринте» или где-нибудь еще… Ты бы осталась той же, кем была, когда пришла ко мне: девушкой без гроша в кармане, так бы и якшалась с панками и вообще…
– Не переписывай историю, это ты пришла ко мне, а не наоборот!
Мне известна ее манера: наносить удары, чтобы я встряхнулась. Было время, когда это давало результат, но сегодня она ничего не добьется.
– Послушай, Флора, ты там, где всегда хотела быть. Помнишь, как в четырнадцать лет ты читала в городской библиотеке Кардиффа Джордж Элиот и Кэтрин Мэнсфилд? Ты мечтала стать той, кем теперь стала: загадочной романисткой Флорой Конвей, чью новую книгу ждут читатели во всем мире.
Утомленная ее речами, я падаю на диван. Фантина роется на моих книжных полках. В конце концов она находит искомое: старый номер журнала «Нью-Йоркер» с каким-то из моих интервью.
– Ты сама здесь все время повторяешь: «Сочинительство позволяет держать на расстоянии беду. Если бы я не создала целый собственный мир, то наверняка умерла бы в чужом».
– Похоже, я позаимствовала фразу в «Дневнике» Анаис Нин.
– Неважно. Хочешь ты этого или нет, в конце концов ты опять станешь писать. Потому что без этого ты не можешь жить. Скоро ты вернешься к своему ритуалу: будешь задергивать занавески, охлаждать кондиционером комнату, заводить тухлый джаз, курить сигарету за сигаретой, как скучающий пожарный, и…
– Нет!
– Ничего не выйдет, Флора. Книги сами решают, что ты их напишешь, а не наоборот.
Иногда мне кажется, что никакой Фантины на самом деле не существует, что это просто голос у меня в голове. То Сверчок Крикет, то мистер Хайд, бурный водоворот провокационных или противоречивых мыслей. Я не реагирую, и она опять атакует:
– Боль – лучшее горючее для писателя. Возможно даже, что настанет день, когда ты скажешь себе, что исчезновение Кэрри было удачей.
Я не даю ей отпор. Я затухаю, все слабее чувствую гнев. Все, что я способна ей ответить, это:
– Я хочу, чтобы ты ушла.
– Я уйду, но сначала преподнесу тебе сюрприз.
Она достает из своей кожаной плетеной корзинки какую-то коробочку.
– Оставь это себе. Не люблю твои сюрпризы.
Не обращая внимания на мои слова, она ставит свой подарок на стол.
– Что это?
– Начало решения. – И она убегает, хлопнув дверью.
3. Тридцать шестое подземелье
Поддерживайте в себе опьянение сочинительства, и разрушительная реальность будет против вас бессильна.
Сейчас проблема была в том, что с той секунды, как Фантина подсказала мне эту проклятую мысль о сигарете, я мучилась желанием закурить. Я нашла на кухне начатую пачку, которую сама припрятала на верхней полке как раз для такого случая.
Я зажгла сигарету и сделала три нервные затяжки, прежде чем подойти к столу и разглядеть «подарок» Фантины – скорее всего, отравленный. Это была квадратная деревянная коробочка высотой сантиметров десять. Красная крапчатая крышка переливалась, как чешуйчатая змеиная кожа. Еще не открыв ее, я догадывалась, что внутри: фирменная авторучка. У Фантины было романтическое представление о писательском ремесле. Она всерьез думала, что я пишу свои черновики перьями Caran d’Ache в блокнотах из «чертовой кожи», купленных на Кристофер-стрит. Она часто дарила мне дорогие ручки в честь выхода новой книги или договора на новый перевод.
Ну нет, подруга, так это не работает.
Да, прежде чем засесть за роман, я исписывала сотни страниц набросками в копеечных блокнотах из киоска на углу, пользуясь простейшими шариковыми ручками Bic Cristal. Это только в кино и в рекламе романы пишут ручками «Монблан» длиной с предплечье.