Мы с Дианой принесли из дома тяжёлое покрывало и расстелили его прямо на полу. Сестра легла на него с усталым вздохом, а я всё ещё стояла, глядя в небо. Оно казалось одновременно далёким и близким, и от этого кружилась голова. Казалось, земля уходит из-под ног, когда яркое мерцание звёзд сливалось с миганием самолётов, которые в детстве мы по ошибке принимали за НЛО.
— Почему ты не ложишься? — по голосу было понятно, что она уже замёрзла.
— Помнишь, — мой голос тоже задрожал от холода, — папа говорил: от звёздного неба кружится голова, потому что человек сливается с природой и становится ближе к вселенной. Как думаешь, он был прав?
— Ты же не веришь во все эти глупые сказки, — она перекривляла мой голос.
— Не верю, но очень хотела бы поверить.
Когда от головокружения в глазах потемнело, я опустилась на подстилку. Воздух был морозный и влажный, бетон чувствовался даже сквозь ткань, и по телу несколько раз пробежали мурашки.
— Мама нас убьёт, если узнает, что мы лежим на ледяном полу.
— Ну, мы же ей не скажем. Знаешь… — я остановилась, толком не успев начать. Я хотела рассказать о разговоре мамы с бабушкой, который случайно подслушала. Но потом поняла — лучше ей об этом не знать.
— Что? — она повернулась на бок и посмотрела на меня.
— Да нет, просто.
В тот день мама горько плакала, а бабушка гладила её по голове и утешала. Я не расслышала ни слова, но по выражению их лиц было понятно: разговор серьёзный. Тогда я впервые испытала ревность: почему с бабушкой она может быть такой открытой, а с нами — нет?
— Как думаешь, она всё ещё не простила нас? — я знала, что Диана поймёт, о чём я говорю.
— Конечно простила. Она слишком нас любит, чтобы злиться. Но, знаешь, я сама всё ещё не могу нас простить, — прошептала сестра, закрыв глаза рукой. — Каждый раз, когда вижу её грустной, сердце сжимается. Почему же мы не могли хоть раз просто послушаться и сделать так, как говорили взрослые?
— Мы просто были детьми, — также шёпотом ответила я.
— Очень глупыми детьми.
В тот день, когда случился пожар, мы пошли играть на чердак, хотя мама запрещала туда подниматься. Половицы местами прогнили, а балки, подпирающие кровлю, тоже были старыми и трухлявыми. Папа как раз собирался нанять рабочих, чтобы привести чердак в порядок. Мы разбирали старые вещи и книги, и в воздухе витал волшебный запах бумаги. Между страницами попадались высушенные кленовые и дубовые листья. Стоило коснуться их неосторожно — они ломались и осыпались на пыльный пол. Мы слушали музыку на недавно подаренном MP3-плеере, поэтому, когда вспыхнул пожар и родители звали нас, ничего не услышали.
Нам так и не объяснили ни причину возгорания, ни подробности папиной смерти. Мы не узнали ничего. Когда огонь захватил первый этаж, воздух наполнился удушливым запахом гари. Мы поняли, что нужно срочно покидать дом, но лестница уже горела, а страх высоты не давал выпрыгнуть из окна. Помню: мы не успели опомниться, как в дверях появилась мама. Она срывала с себя горящую одежду и тушила её прямо на ходу. Её руки были покрыты волдырями, но она бежала к нам так, будто вовсе не чувствовала боли. «Слава Богу, вы живы!» — повторяла она. За окном послышался вой сирены, и пожарные нас спасли, но в тот самый момент, когда мама шла к окну, к пожарной лестнице, та самая трухлявая балка рухнула. Я никогда не слышала настолько пронзительного крика. Как ни старались врачи, шрам остался. Лишь спустя много лет он стал менее заметным.
— Если бы мы не пошли на чердак в тот день, остался бы папа жив? Смогла бы мама жить нормальной жизнью, не завешивая зеркала, чтобы не видеть своё лицо? —спросила Диана, зная, что мой ответ всегда был одинаковым — «да».
Но всегда было слишком много «если». Разве не из этих условностей, случайностей и неопределённостей и складывается жизнь? Каждому «если» соответствует своё «то», и вместе они определяют судьбу человека в его времени.
Мы пролежали на крыше так долго, что руки онемели от холода, а поясницу неприятно покалывало. Но уходить не хотелось. В голове роились мысли, которые я даже при желании не смогла бы выразить словами.